Леонид Филиппов - Хуннизмы в чувашском и других языках мира

Кочуя в пустыне Гоби, прахунны обживали этот суровый, поистине богом забытый край. Двигались они по земле до них почти не заселенной, не встречая сопротивления. Эти условия жизни выработали в них такую, например, черту характера, как свободолюбие, что так было свойственно хуннам. «Да, – пишет Н. М. Пржевальский, – в тех пустынях действительно имеется исключительное благо – свобода, правда, дикая, но зато ничем не стесняемая, чуть не абсолютная» [Пржевальский, 1948, с. 216]. Параллельно шёл процесс становления хуннского этноса и его языка. Когда сформировавшиеся хунны пересекли пустыню Гоби, они оказались в Южной и Юго-Западной Сибири, где вобрали в себя часть динлинов, енисейцев (предков кетов и родственных им племён), енисейских кыргызов, бома, многих других местных племён и племён, приходивших сюда из самых различных мест. Языки их так или иначе взаимодействовали с хуннским, заимствовали хуннские слова. В свою очередь хуннский язык заимствовал отдельные лексические единицы из языков тех или иных подвластных хуннам племён. К сожалению, науке доподлинно неизвестно, на каком языке говорили динлины, енисейские кыргызы, бома и многие другие подчинённые хуннам племена. Предкам кетов в этом отношении повезло: их язык, образно выражаясь, живёт в современном кетском. Забегая вперёд, скажем, часть кетов и родственных им енисейских племён навсегда связала свою жизнь с хуннами и их потомками и разделила их судьбу . На последующих страницах данной книги мы ещё не раз вернёмся к ним (гл. 9 §9.1, гл.10 §10.4).

Повторимся, Хуннская держава была полиэтнической, а следовательно, многоязычной. Входившие в неё нехуннские племена говорили на своих языках, что затрудняло общение между ними. И в хуннском обществе естественным образом возникла необходимость в межплеменном средстве общения: оно было жизненно важно для существования самой державы. Основным языком в Хуннской державе стал хуннский язык – язык продвинутого, политически господствующего этноса. Представители нехуннских племён усваивали его, тем самым усиливали его значимость. Её усиливала и слава народа. Во II—I вв. до н. э. на востоке хунны славились невероятно, и, по утверждению В. П. Васильева (1818—1900; Россия), «всякий мог считать себя за честь называться Хунном, как некогда на западе Римлянином» [Васильев, 1872, с. 115]. Ф. Н. Глинка (1786—1880; Россия) в «Письмах русского офицера» писал: «Неоспоримо, что слава народа придаёт цену и блеск языку его… Во все времена и у всех почти народов слава языка следовала за славой оружия, гремя и возрастая вместе с нею» [Глинка, 1951, с. 324]. Несмотря на это, в Хуннской державе хуннский язык не имел привилегированного статуса. Он, хотя и выполнял определённые интеграционные функции и функции языка дипломатии в сношениях с другими странами, не являлся обязательным языком, т.е. не был языком государства и культуры этого целого. По этой причине его развитие, совершенствование не были делом государственной важности, вследствие чего не описывался звуковой строй хуннского языка, не разрабатывалась система его грамматических норм, не составлялись словари. Как следствие, на нём не создавались художественные произведения, не писались научные сочинения и т. д. По крайней мере, науке они не известны. Всё это не позволило хуннскому языку стать развитым литературным языком, наподобие древнекитайского. Он выполнял функцию живой разговорной речи.

1.8. Роль древнекитайского языка в развитии хуннского языка

Хуннский язык контактировал не только с языками этносов

Хуннской державы, но и языками сопредельных народов и впервую очередь китайским, который ко времени хуннско-китай-ских отношений был развитым языком с богатой литературной традицией, чего нельзя сказать о хуннском языке. Взаимодействуя с китайским, хуннский язык обогащался прежде всего лексически. Ещё во II в. до н.э. в его словарный состав, должно быть, вошло китайское слово цзыр «иероглиф; записка; расписка» [Китайско-русский словарь, 1955, с. 320]. Это предположительно связано с Чжунхан Юэ (Чжунхин Юе) – наставником принцессы из китайского императорского рода, отправленной в жёны хуннскому шаньюю Гиюю (сыну Маодуня) [цит. по: Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 45]. Оно, думается, сохранилось в чувашском языке в форме çыру ( çырă, çырăв ) «письмо». (Звук [ç] в нём восходит к первоначальной аффрикате [дж] [Егоров В. Г., 1953, с. 78—79].)