Михаил Панов - И все-таки она хорошая!

Многие, наверное, будут рассуждать так: конечно, можно произнести и [з ьд ьэлǝфшый]. Но я-то произношу по-другому, правильно: сделавший. В начале я обычно произношу букву эс. Ну, бывает, что произнесешь и зэ, не без греха… Только это редко. А уж зэ с мягким знаком я в этом слове почти никогда не произношу.

Я представил случай, когда суждение о собственном произношении доведено до полной бессмыслицы.

Во-первых, возражающий мне уверен, что он произносит… буквы, а не звуки. Уверенность предельно нелепая, но не я же ее выдумал. Очень многие уверены, что в слове рожь произносится… «жэ с мягким знаком»!

Во-вторых, всерьез высказывается мысль, что рядом со звуком [д] может произноситься звук [с] (это-де «правильное» произношение!). Но для любого человека, который владеет русским языком как родным, это вещь невозможная [36] Я говорю только о русской речи. По-немецки, например, в словах ausdenken, ausdrucken произносится [sd] (русскими буквами: [сд]). .

Предположим, вы запишете на магнитофоне естественную, непринужденную русскую речь; истратите на это сто, двести километров ленты — все равно не услышите, как бы внимательно вы ни прослушивали потом свою запись, чтобы [с] и [д] стояли рядом внутри слова.

Законы произношения жестки, требовательны, категоричны: рядом с [д] может стоять [з] и не может [с]. При этом: рядом с мягким [д] — только мягкое [з]; рядом с твердым [д] — только твердое [з]. Уздечка, ездить, гвоздей, бездельник, здесь.. . — всюду перед мягким [д ь] только мягкое [з ь]. По фонетической орфографии пришлось бы писать: зьдесь или зьдьэсь.. . И сколько бы русских слов вы ни перебирали — все они будут подтверждать это правило, и никаких исключений нет.

Законы произношения, оказывается, еще категоричнее, еще тверже, чем законы письма. На письме я могу поставить и ту букву, и другую; рядом с д написать и с , и з. Сами нормы правописания легко изменяются решением какой-нибудь комиссии.

Произношение не допускает такого вмешательства. Даже желая произнести дуб, зуб с [б] в конце, мы не сможем это сделать [37] Смогут те, кто безупречно владеет украинским, или французским, или английским языком. В некоторых русских говорах тоже произносят [дуб], [зуб]. . Единственно возможное для нас произношение: [дун] [зуп]. Никакие декреты не заставят его изменить.

И закон этот, не в пример всяким правилам письма, не знает исключений. Нет человека, который, в ответ на вопрос: что болит? — ответил бы: [зуб]. Непременно скажет: [зуп], и это — всякий, каждый, любой, если только он не иностранец. И так — во всех словах.

Представьте: придумали вы рассказ про какого-то Тарабуба (кто он такой, Тарабуб? не знаю; вам виднее). Важно, что последний звук в его имени, конечно [п]: Тарабу[п]. Во всех падежах: Тарабуба, Тарабубом, Тарабубу — всюду [б], но в именительном — [п]. Это закон: на конце слова в русском языке невозможно [б], оно заменяется звуком [п]. Закон не знает никаких исключений!

Появилось, скажем, Центральное всесоюзное объединение библиотек — ЦВОБ. Конечное [б] опять-таки сейчас же превращается в [п]: [цвоп]. Вот какую силу принудительности имеют законы произношения!

Поэтому я и смог угадать, как вы произносите слово сделавший, хотя и не слышал вашего голоса. Закон таков: перед [ш] не произносится [в], а только [ф]. Послушайте: пропавший, вшить, ковши, левша, согласившись.. . Всюду [фш].

Почему же многие слушают, а не слышат? Почему существует речевая глухота?

Примерно по той же причине, по которой смотрят, а не видят.

Комната освещена электрической лампой. Вы видите на столе белый лист бумаги. Какого он цвета?

Другая комната; она выходит окнами на север, в окно видно чистое небо. День ясный, солнечный. На столе лежит белый лист бумаги. Какого он цвета?

Вы скажете, что они оба белые; попросту нелепо спрашивать, какого цвета белый лист. Сколько бы вы ни всматривались в эти листы, ответить сможете то же самое: белые-белые. И одинаковые.

Однако точный физический анализ показывает, что бумага, освещенная электрической лампой, отражает те же лучи, что лимонная корка. Она лимонно-желтая, но мы видим белую. Синий лист в этой же комнате становится зеленоватым, а мы видим его синим.

В комнате с окнами, обращенными к синему ясному небу, тот же лист (на наш взгляд — белый) отражает массу голубых лучей. Он голубой-голубой.

Мы разное — лимонно-желтое и голубое — видим как тождественное: белое. И наоборот, одно и то же мы видим как разное…