Андреш Щедрин - Очарованный странник. Краткая адаптация повести Н. С. Лескова

Случилось мне однажды у себя в конюшне на полочке хохлатых голубей приметить – голубя и голубочку с птенцами. Очень они мне нравились. Но только ночью я сплю и вдруг слышу, на полочке над моей кроватью голубь с кем-то сердито бьется.

Вскочил и гляжу: кошка на птенцов покушается. Я сейчас же ее схватил, воткнул мордою в голенище, в сапог, чтобы не царапалась, да и пошел ее плеточкой учить. А чтобы ей еще страшнее было, так я взял да и хвост ей отсек, гвоздиком у себя над окном снаружи приколотил и очень этим был доволен. Кошка тут же вся вздрогнула и да и побежала.

Но только утром, смотрю, вбегает горничная, кричит:

– Ага, ага! вот это кто! Это ты мою Зозиньку изувечил? Признавайся: это ведь у тебя ее хвостик над окном приколочен?

– Ну так что же такое за важность, что хвостик приколочен? А она как смела моих голубят есть?

Со злости она рукою ударила меня по щеке, а я, как сам тоже с детства был скор на руку, схватил от дверей грязную метлу, да ее метлою по талии… Боже мой, что тут поднялось!

Повели меня в контору к немцу-управителю, и он рассудил, чтобы меня как можно жестче выпороть и направить на тяжкую работу: молотком большие камни колоть для дорожек в саду. Отодрали меня сильно – но это бы ничего, а вот последнее осуждение, чтобы стоять на коленях да камешки бить, это уже домучило меня до того, что я решился со своею жизнью покончить.

Припас я себе крепкую веревочку, пошел вечером в осиновый лесок, стал на колены, помолился за вся християны, приготовил петлю. Осталося скакнуть, да и вся б недолга была… Только что прыгнул, как, гляжу – уже я на земле оказался, а передо мною стоит цыган с ножом и смеется. Он-то веревку и перерезал.

– Что это, – говорит, – ты делаешь? Так чем своей рукой вешаться, пойдем, лучше с нами жить, в разбойниках.

Махнул я рукою, заплакал и пошел в разбойники.

С этим цыганом мы у барина одного коней украли, а как на рынке их продали, то стали деньги делить. Цыган мне кукиш сует под нос и говорит, злодей:

– Вот тебе твоя доля.

– Это еще что за такое!?

– Потому, что я мастер, а ты еще ученик.

– А раз так, я с тобою не хочу дальше идти, потому что ты подлец.

– И отстань, брат, Христа ради, потому что ты вор, еще с тобою спутаешься.

Так мы и разошлись.

Я было пошел к чиновнику, чтобы объявиться, что я сбеглый, но только рассказал я эту свою историю его писарю, а тот мне и говорит:

– Дурак ты, дурак: на что тебе объявляться; есть у тебя десять рублей?

– Нет, – говорю, – только цепочка и крест серебряный.

– Ну, давай их мне, я тебе отпускной документ напишу, и уходи в город Николаев, там много людей рабочих нужно, и много туда от нас бродяг бежит.

Прихожу в этот город и стал на торжок, чтобы наниматься. Ко мне подошел один барин, огромный-преогромный. Привел он меня в домишко, невесть из чего наскоро сколоченный, и говорит:

– Скажи правду: ты ведь беглый?

Я говорю:

– Беглый. На что вам это расспрашивать?

– А чтобы лучше знать, к какой ты должности годен.

Я рассказал все, отчего я сбежал, а он вдруг кинулся меня целовать и говорит:

– Такого мне и надо! Ты, если голубят жалел, так можешь и мое дитя выходить: я тебя в няньки беру. У меня жена с военным отсюда сбежала и оставила мне грудную дочку, так ты ее мне выкормишь, а я тебе по два целковых в месяц стану жалованья платить. Козу куплю: ты ее доить будешь да тем молочком мою дочку воспитывать.

Я подумал: нет, уже назад не пойду, и согласился остаться в няньках. Дитя было маленькое и такое поганое, жалкое: все пищит.

Год я так прожил, и дитя мое подросло, но замечаю я, что у нее что-то ножки колесом идут. К лекарю водили, тот велел ее в песок сажать.

Я так и начал исполнять: выбрал на бережку лимана такое местечко, где песок есть, и как погожий теплый день, я заберу и козу и девочку и туда с ними удаляюсь. Разгребу руками теплый песочек и закопаю туда девочку по пояс и дам ей палочек играть и камушков. Коза наша вокруг ходит, травку щиплет, а я сижу, сижу, руками ноги обхвативши, и сплю.

Ух, как скучно! пустынь, солнце да лиман, только вдруг слышу голос: «Иван! пойдем, брат Иван!» Так и не понял откуда это, кричу: «Да покажись же ты, лихо тебя возьми, кто ты такой, что меня так зовешь?» Вдруг вижу, это надо мною стоит тот монах, которого я давно кнутом засек: «Пойдем, – говорит, – брат Иван! тебе еще много надо терпеть». И он вдруг показал мне, и сам не знаю что: степь, люди такие в больших шапках лохматых и со стрелами, на страшных диких конях. А потом где-то колокол тихо звонит, и стоит там большой белый монастырь.