Андреш Щедрин - Очарованный странник. Краткая адаптация повести Н. С. Лескова

– Издох, однако?

– Издох-с; гордая очень тварь был. После этого случая один богатый англичанин хотел у меня секрет выведать, но не вышло.

– Расскажите, что это еще за история? – подключились другие пассажиры.

– Так все было. Он говорит: «Открой мне, братец, твой секрет – я тебе большие деньги дам,» – в трактир меня повел; выпили вдвоем с ним очень много рому. Он спрашивает: «Ну, теперь открывай, что ты с конем делал?» А я отвечаю: «Вот что…» Глянул на него как можно пострашнее, зубами заскрипел, а раз горшка с тестом на ту пору при мне не было, то взял да стаканом его по голове припечатал. Он вдруг скатился под стол, да потом убежал прочь. С тех пор мы с ним уже и не видались.

– А когда вы к монашеству призвание почувствовали?

– Не знаю, как это объяснить… Как же наверное сказать, когда я всей моей жизни понять не могу? Оттого-с, что я многое даже не своею волею делал, а по родительскому обещанию. Всю жизнь свою я погибал, и никак не мог погибнуть.

– Расскажите же нам, пожалуйста, вашу жизнь.

– Извольте, расскажу, но только я иначе не могу-с, как с самого первоначала.

Я родился в крепостном звании из дворовых людей графа К. Мать моя долго детей не имела и ребенка у бога все выпрашивала. Умерла она при родах, оттого что я произошел на свет с необыкновенною большою головою, так что меня поэтому и звали не Иван Флягин, а просто Голован.

Отец мой, Северьян Иваныч, правил шестериком, повозкой с шестью лошадьми, а когда я подрос, так меня к нему в этот же шестерик посадили, то есть верхом на переднюю лошадь, чтоб первою парой править. А мне в ту пору было еще одиннадцать лет. Должность нелегкая.

Бывало, едешь верхом, да все хочешь какого-нибудь встречного мужика кнутом по рубахе стегнуть. Это озорство известное было. Вот этак мы раз и едем с графом, а кто-то впереди нас ехал. Я обрадовался случаю удаль свою показать. Как стали мы нагонять тот парный воз, я приподнялся и вижу, что монах лежит на сене на возу. Ничего не опасается, крепко спит. Поравнявшись с ним, я тогда заскрипел зубами да как вдарю его во всю мочь вдоль спины кнутом.

Мне, и отцу моему, да и самому графу сначала это смешно показалось, да человек тот кувыркнулся, выпал, а его лошади у моста остановились. Мы ближе подъехали, я гляжу, а монах разбился: весь серый, в пыли. Граф велел остановиться. Посмотрели и говорят: «Убит».

Потом меня отец кнутом по штанам продрал, но сильно пороть не стали, потому что мне опять верхом надо было садиться. Тем это дело и кончилось, но в эту же самую ночь приходит ко мне в видении этот монах, которого я засек, и плачет:

– Ты, – говорит, – меня без покаяния жизни лишил.

– Что же мне теперь с тобой делать? Ведь я это не нарочно.

– Теперь я пришел от твоей родной матери сказать тебе: знаешь ли, что ты у нее моленый сын? Ты богу обещан.

– Кто же меня ему обещал?

– Мать твоя обещала. И будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придет твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь материно обещание за тебя и пойдешь в монастырь.

Другой раз я запряг с отцом лошадей, выезжаем, а спуск впереди крутой, сбоку обрыв. Граф и говорит: «Смотри, Голован, осторожнее».

Спускаем экипаж: я коня усмиряю, как вдруг вижу, что уж он ни отцовых вожжей, ни моего кнута не чует, весь рот в крови от удилов, а сам я вдруг слышу, что у экипажа нашего тормоз лопнул! Я кричу отцу: «Держи! держи!» И он сам орет: «Держи! держи!» А уж чего держать, когда кони вперед в пропасть несутся…

Кое-как лошадей унял. На самом краю обрыва остановился, да сам не удержался, полетел вниз и ничего уже не помню.

Очнулся не знаю через сколько времени. Вижу, что я в какой-то избе, и здоровый мужик говорит: «Ну что, неужели ты, малый, жив? А помнишь ли, что с тобою было? Тебя это словно какая невидимая сила спасла: ты на глиняную глыбу упал, так на ней вниз, как на салазках, и скатился. Ну, а теперь, если можешь, вставай, к графу поедем».

Как мы приехали, граф призвал меня и говорит:

«Вот, мы этому мальчишке спасением своей жизни обязаны. Проси у меня, Голован, что хочешь, я все тебе сделаю». А я думал-думал да и говорю: «Гармонь хочу».

Дали мне гармонь. Я было ее взял и стал играть, но только вижу, что ничего не умею, и сейчас ее бросил. Мне надо было бы этим случаем графской милости пользоваться, да тогда же в монастырь проситься; а я сам не знаю зачем, себе гармонию выпросил.

И пошел я от одной беды к другой, все более и более претерпевая, но нигде не погиб, пока не сбылось все в том видении предреченное.