Юлия Щербинина - Эротикурс

Красавец хриплым от волнения голосом кричал:

– Рви на ней одежду! Пусть нагишом попляшет, наши очи порадует.

– Лёгонькая одежда! – с весёлым хохотом ответил другой. Одною рукою он схватил широкий ворот Елисаветина платья и рванул его вперёд; другую руку, широкую, горячую и потную, запустил за её сорочку и мял и тискал девически упругую грудь.

– Вдвоём на одну напали, как вам не стыдно! – сказала Елисавета.

– Стыдись не стыдись, а на травку ложись, – хохоча кричал смуглый красавец.

Он ржал от радости, сверкая белыми зубами и пламенными от похоти глазами, и рвал Елисаветину одежду руками и зубами. Быстро обнажались алые и белые розы её тела.

Страшно и противно было похотливое храпение нападающих. Страшно и противно было глядеть на их потные лица, на сверкание их ярых глаз. Но красота их соблазняла. В глубине тёмного сознания билась мысль – отдаться, сладко отдаться.

У Лиды сладко и жутко поплыла голова. Как и всегда, когда она обнималась с Зарудиным, её охватило странное чувство: она знала, что Зарудин бесконечно ниже её по уму и развитию, что она никогда не может быть подчинена ему, но в то же время было приятно и жутко позволять эти прикосновения сильному, большому, красивому мужчине, как будто заглядывая в бездонную, таинственную пропасть с дерзкой мыслью: а вдруг возьму и брошусь… захочу и брошусь!

– Увидят… – чуть слышно прошептала она, не прижимаясь и не отдаляясь и ещё больше дразня и возбуждая его этой отдающейся пассивностью.

– Одно слово, – ещё прижимаясь к ней и весь заливаясь горячей возбуждённой кровью, продолжал Зарудин, – придёте?

– Зачем? – глухо спросила она, глядя на луну широко открытыми и налитыми какой-то влагой глазами.

Зарудин не мог и не хотел ответить ей правды, хотя, как все легко сходящиеся с женщинами мужчины, в глубине души был уверен, что Лида и сама хочет, знает и только боится.

– Зачем… Да посмотреть на вас свободно, перекинуться словом. Ведь это пытка… вы меня мучите… Лидия, придёте? – страстно придавливая к своим дрожащим ногам её выпуклое, упругое и тёплое бедро, повторил он.

Лида дрожала. Этот вопрос он предлагал ей уже не в первый раз, и всегда в ней что-то начинало томиться и дрожать, делая её слабой и безвольной.

Ей было мучительно хорошо и страшно. Вокруг всё странно и непонятно изменилось: луна была не луна и смотрела близко-близко, через переплёт террасы, точно висела над самой ярко освещённой лужайкой; сад, не тот, который она знала, а какой-то другой, тёмный и таинственный, придвинулся и стал вокруг. Голова медленно и тягуче кружилась. Изгибаясь со странной ленью, она освободилась у него из рук и сразу пересохшими, воспалёнными губами с трудом прошептала:

– Хорошо…

И от прикосновения их ног, жгучего, как раскалённое железо, ещё гуще поднялся вокруг тёплый, душный, как сон, туман. Всё гибкое, нежное и стройное тело Лиды замирало, изгибалось и тянулось к нему. Ей было мучительно хорошо. И, пошатываясь, через силу ушла в дом, чувствуя, как что-то страшное, неизбежное и привлекательное тянет её куда-то в бездну.

– Это глупости… это не то… я только шучу… Просто мне любопытно, забавно… – старалась она уверить себя, стоя в своей комнате перед тёмным зеркалом и видя только свой чёрный силуэт на отражающейся в нём освещённой двери в столовую. Она медленно подняла обе руки к голове, заломила их и страстно потянулась, следя за движениями своей гибкой тонкой талии и широких выпуклых бёдер.

Зарудин, оставшись один, вздрогнул на красивых, плотно обтянутых ногах, потянулся, страстно зажмурившись, и, скаля зубы под светлыми усами, повёл плечами. Он был привычно счастлив и чувствовал, что впереди ему предстоит ещё больше счастья и наслаждения. Лида в момент, когда она отдастся ему, рисовалась так жгуче и необыкновенно сладострастно хороша, что ему было физически больно от страсти.

Сначала, когда он начал за ней ухаживать, и даже тогда, когда она уже позволила ему обнять и поцеловать себя, Зарудин всё-таки боялся её. В её потемневших глазах было что-то незнакомое и непонятное ему, как будто, позволяя ласкать себя, она втайне презирала его. Она казалась ему такой умной, такой непохожей на всех тех девушек и женщин, лаская которых он горделиво сознавал своё превосходство, такой гордой, что, обнимая её, он замирал, точно ожидая получить пощёчину, и как-то боялся думать о полном обладании ею. Иногда казалось, будто она играет им и его положение просто глупо и смешно.