Дмитрий Быков - Иностранная литература - тайны и демоны

Это не совсем верно, конечно. После гибели в Первую мировую войну любимого старшего сына Джона, которому посвящены были «Книги джунглей», безутешный Киплинг написал, наверное, лучший свой рассказ «Садовник» (1925) – историю о том, как мать, скорбящая на могиле сына, не узнала Христа, который подошел ее утешить. Но после «Садовника» – уже ничего. Обработки английских легенд, довольно жидкие (жидкие по сравнению с предыдущими) хрестоматийные стихи из английской истории – в общем, довольно осязаемый творческий тупик. И вот об этом стоит поговорить серьезно. Потому что тупик этот до сих пор никем толком не осознан, не отрефлексирован.

В XX веке были три величайшие утопии. Одна – утопия фашистская. Страшная. Античеловеческая. Антиутопия, на взгляд любого приличного человека. Тем не менее германский народ верил в нее двенадцать лет. Россия над своей коммунистической утопией измывалась, сочиняла частушки, рассказывала анекдоты и верила в нее с очень большой поправкой и очень небольшим процентом искренне верующих людей. В Германии в свою утопию верили процентов девяносто. И если германская утопия была построена целиком на архаике, на культе предков, на культе древности (как пишет Умберто Эко, это непременная черта любой фашистской философии), то российская большевистская утопия была построена на чистом модерне. И это сработало – во всяком случае, срабатывало до какого-то момента. Но потом оказалось, что новый человек не создан, а человек прошлого этой нагрузки не выдерживает. И российская утопия, правда, через сорок лет после Второй мировой войны, все-таки рухнула.

И была третья утопия, утопия Сесила Родса, в которой был некий призвук фашизма и некий признак его. Ведь не кто иной, как Сесил Родс, в честь которого названа Родезия, главный экспансионист, главный идеолог британской экспансии, сказал:

Я поднял глаза к небу и опустил их к земле. И сказал себе: то и другое должно стать британским. И мне открылось… что британцы – лучшая раса, достойная мирового господства.

Сесил Родс был киплинговским другом довольно долго. Киплинг и сам приложил серьезные усилия к тому, чтобы британская утопия если не победила, то на некоторое время стала главным сюжетом мировой истории. Его утопия – это удивительный синтез утопии, с одной стороны просветительской, а с другой – обращения к корням, тоже своего рода культа предков.

Конечно, «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут» [33] Перевод Е. Полонской. . Но, как мы знаем из «Баллады о Западе и Востоке», при определенных условиях, когда «сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает», между ними возможно что-то вроде культурного обмена.

С одной стороны, есть, конечно, «бремя белых»:

Восток должен покориться, должен принять диктат белого человека, должен научиться его искусствам, должен выучить его закон. Но, с другой стороны, белый человек, придя на Восток, научится утонченности, силе, несколько ползучей, нехристианской, языческой, но колоссальной фабульной изобретательности и хитроумию местного закона. Он научится говорить на архаическом «языке зверей», и какую-то силу, какой-то дух крови и почвы он присвоит. Он каким-то образом умудрится обменять свое просвещение на инфантилизм и здоровье Востока. В результате возникнет та образцовая утопия, которая вдохновила Киплинга писать «Маугли» [35] Русский читатель знаком с дилогией «Книга джунглей» и «Вторая книга джунглей» по классическому переводу Нины Дарузес «Маугли», в который вошли только рассказы о Маугли. .

Ведь «Маугли», как всякая настоящая детская проза, задумывалась как проза взрослая, и не случайно Киплинг делает отсылку: «Но это уже – рассказ для больших!» Но в принципе, «Маугли» – очень серьезное произведение. Это масштабная метафора – а тексты, в которых нет масштабной метафоры, не становятся любимым детским чтением, не становятся основой мифа. Киплинг в этом смысле преуспел больше, чем Андерсен. Современный ребенок Андерсена читать не будет или будет читать в весьма основательной обработке. Настоящий Андерсен и в оригинале, и в переводе Анны и Петра Ганзенов оттолкнет современного ребенка, во-первых, назидательностью, во-вторых, жестокостью, в-третьих, сентиментальностью, которая с садизмом всегда ходит рука об руку. А вот Киплинг создал героя, который оказался бессмертен. Беда только в том, что это герой без будущего, что про этого героя можно написать один цикл сказок, и всё – дальше его утопия разрушается.