Анатолий Вассерман - По следам литераторов. Кое-что за Одессу

«Пятеро» столь же драматично поздно появились на «постсоветском» пространстве: их издали только в 2000-м и только в Одессе [644]. К этому времени на всём этом «постсоветском» пространстве утвердился бабелевский одесский миф. Официально Бабель погиб в том же 1940-м, когда умер Жаботинский, но он реабилитирован и книги его пришли к нам ещё в 1960-е годы. А страшный идеолог сионизма – да ещё в его особо извращённой ревизионистской форме – никак не мог одновременно быть прекрасным русским писателем. Что до того, что мизантроп Чуковский сравнивал его с пушкинским Моцартом, а бесконечно язвительный критик Михаил Андреевич Ильин (Осоргин) написал в парижском журнале «Рассвет» в связи с пятидесятилетием Жаботинского: « В русской литературе и публицистике очень много талантливых евреев, живущих – и пламенно живущих – только российскими интересами. При моём полном к ним уважении, я всё-таки большой процент пламенных связал бы верёвочкой и отдал бы вам в обмен на одного холодно-любезного к нам Жаботинского » [645].

Короче говоря, писателя Жаботинского не было, и бабелевский миф об Одессе как о городе дворов и, выражаясь жаргонно, «тотального договорняка» жил – да и живёт – без конкуренции. Мы примерно описали его в главе 5.

Но, как сказано в «Семнадцати мгновеньях весны» – «Была и другая Германия» [646]. Была и другая Одесса – Одесса не дворов, а улиц, причём европейских улиц, Одесса «времени больших ожиданий». В начале романа описан уютный мир, почти булгаковский мир Турбиных: большая дружная семья Мильгром, вольная и бурлящая жизнь южной столицы России. Автор, повторим, очень любит и родной город, и своих героев. Но писатель Жаботинский так же свободен от иллюзий, как и политик Жаботинский. Как в мрачной шутке: « Виден свет в конце туннеля – это встречный паровоз ». Мир Мильгромов разрушается так же, как уютный мир Турбиных. Не будем пересказывать сюжет: роман заслуживает прочтения, а не пересказа. Отметим только, что Жаботинский мастерски разоблачает каждую иллюзию, господствовавшую в ту эпоху.

Иллюзия светлого дня революции: на рейде стоит броненосец «Потёмкин», ликующие массы идут в порт [647]. Наступает вечер и « … в порту ещё с захода солнца шибко текёт монополька [648] ; уже давно, махнув рукой, подались обратно в город обманутые агитаторы… »

Иллюзия революционного пробуждения народных масс: « Дворницкое сословие стремительно повышалось в чине и влиянии, превращалось в основной стержень государственной власти ».

Даже развитие своего «детища» – еврейской самообороны – Жаботинский, с его бесстрашным аналитическим умом, видит в налётчиках и бандитах. Причём они не опоэтизированные Бабелем герои «Одесских рассказов», а «чисто-конкретные» ребята, ухудшающие и без того тяжёлое положение беззащитных евреев: « В два кнута хлещут еврейскую массу, – меланхолически писал мой коллега по газете, фельетонист на серьёзные темы, – ночью, дубинками – чужая сволочь, днём – своя ».

Этот роман могучими художественными средствами выражал и главную политическую мысль Жаботинского: анализируйте факты, не поддавайтесь иллюзиям, иначе «время больших ожиданий» станет «концом прекрасной эпохи», а за ним с неизбежностью придут «окаянные дни» [649].

Фраза, приписываемая Чёрчиллу (на самом деле принадлежащая американскому экономисту Джеймсу Фримэну Сэмюэлевичу Кларку [650]) « Политик думает о следующих выборах; государственный деятель – о следующем поколении [651]», парадоксальным образом делала всех активистов сионистского движения в Палестине государственными деятелями. Самого государства ещё не было – но и выборов тоже не было. Тем не менее «стандартные» сионисты и сионисты-ревизионисты Жаботинского, чьё организационное оформление мы хронологически рассмотрели ранее, расходились во всём.

Жаботинский считал, что никакое добровольное участие в подпольных отрядах самообороны не заменит обучения в регулярной британской армии, поэтому национальные вооружённые силы нужно создавать под патронатом Британии (мы упоминали идею «седьмого доминиона»). Лидеры же «Хаганы» действовали по совету булгаковского Воланда: « Никогда и ничего не просите. Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут! » Так и получилось, когда армия Роммеля рвалась к Суэцкому каналу…

Жаботинский предлагал бороться с антисемитской местной администрацией, апеллируя к «честному и благородному» [652]общественному мнению метрополии, к мнению великой демократической британской нации. А прибывшие из местечек России недоверчивые евреи интуитивно чувствовали, что эта администрация выражает настроения самых свободных британцев, готовых в любой момент отказаться от чересчур инициативных евреев-союзников в пользу более понятной – хоть и отсталой – арабской общины.