Дмитрий Быков - Время изоляции, 1951–2000 гг.

По жанру своему, как правильно определил его Войнович, это роман-анекдот . Синявский писал, что анекдот и блатная песня – два главных вклада советской власти в историю и культуру.Действительно, других новых жанров мы не изобрели. Анекдот – это не просто побасенка и не просто хохма. Анекдот просовывает свой нож в щель между реальностью и дурацким лакировочным её изображением. В анекдоте всегда есть довольно серьёзный, а иногда и просто научный посыл. И «Чонкин» – это как раз анекдот о том, как из войны делают героический миф. Война в изображении Войновича, простите за невольный каламбур, – подчеркнуто глупа и негероична, и это первый потрясающий революционный вклад Войновича в литературу.Уже тогда, в 1975 году, я хорошо это помню, был первый по-настоящему громкий юбилей Победы, в 1965-м это отмечалось гораздо менее помпезно. Тридцатилетие Победы – это уже брежневская мифологизация: уже выходят фильмы, книги, спектакли, все рапортуют, уже Победа абсолютно залакирована, уже сказать какую-то правду о войне очень трудно. И правда в книгах тогда уже пробивается к читателю с величайшим трудом. А то, что пишет о войне Войнович, как-то подчёркнуто унизительно: во-первых, дикий бардак; во-вторых, постоянно мешающие всем, мешающие воевать идеологи, политруки, чекисты – получилось, что народ выиграл войну вопреки всему; в-третьих, Сталин и Гитлер идиоты, и оба они выведены в романе абсолютно безнадёжными кретинами: никакого стратегического мышления, только трусость, завышенные представления о себе и полное непонимание того, как устроен мир. Ну и конечно, эта книга проникнута невероятной ненавистью к чекистам. Такое мы встречаем редко. Когда капитан Миляга, думая, что он попал в плен к немцам, а на самом деле он находится у своих, начинает кричать, что он происходит из «русише гестапо», – это гораздо более отважно, чем весь Гроссман, у которого осторожно была высказана мысль, по-моему, кстати, неверная, о родстве советского и германского режимов. Внешнее родство было, но внутренне они очень различны. А вот Войнович не боится вслух сказать, что НКВД – это «русише гестапо», место, где цель – убить как можно больше русских. Когда, желая понравиться немцам, капитан Миляга начинает кричать «Да здравствует Гитлер!», вот это, пожалуй, самая откровенная и самая, если угодно, пронзительная сцена романа.

В романе очень много сатиры, направленной на советскую глупость. Там есть селекционер-мичуринец, доносчик, который на всех стучит и выводит гибрид картошки с помидорами, который называется «ПУКС», путь к социализму; есть конь, который в соответствии с советскими, с лысенковскими принципами превращается в человека, то есть обретает речь и разум и после этого не хочет работать в колхозе. Когда этого коня находят убитым, у него под копытом записка «Считайте меня коммунистом». То есть издевательств над всем советским там необычайно много. Но есть в этом романе и удивительно человечная, совсем не сатирическая линия – линия Чонкина и Нюры. Попробуем представить себе влюблённого Швейка – это совершенно невозможно. А Чонкин – это человек, для которого любить и работать так же естественно, как дышать. Работающий Швейк – это тоже немыслимо, Швейк сидит в пивняке. А Чонкину нравится работать, он находит в этом счастье. Как он попал в эту деревню? Накануне войны у лётчика сломался маслопровод, он рухнул прямо в огород к Нюре, и охранять этот самолёт, пока его не починят, направлен Чонкин. Ровно в это время начинается война. Чонкин охраняет самолёт, спит с Нюрой, починяет её забор, помогает ей в колхозной работе – в общем, у них практически идеальные отношения. А дальше про Чонкина просто забыли. Забыли потому, что в Советской Армии, это для Войновича очень важно, наблюдаются две тенденции. С одной стороны, всё безумно заорганизованно, и все страшно боятся, рапортуют, учитывают, переучитывают, в общем, делают всё вместо реальной войны, вместо реальной боевой подготовки. А с другой стороны, живой человек в этой армии настолько всем безразличен, что стоит Чонкину выпасть из реестров, и все забывают про него, не знают даже, собственно, кто он такой.В результате пишут донос про Чонкина и его бабу, когда донос проходит по инстанциям, он видоизменяется, и там уже слышат, что у Чонкина банда, они затерроризировали всю деревню. Арестовывать эту банду идёт капитан Миляга, а Чонкин, думая, что на него идут враги, простреливает одному из чекистов ягодицу и всех их берёт в плен. В общем, возникает идиотский бардак вокруг этой фигуры. А дальше пошёл слух о том, что у Чонкина в родной его деревне, там же подняли всю документацию на него, была кличка Князь, потому что он родился после того, как у его родителей квартировал князь Голицын. Возникает идея, что Чонкина заслали белоэмигранты. Поскольку советская власть из всего норовила сляпать политическое дело, вокруг Чонкина начинает нарастать дикая мифология, он становится опасным диверсантом. В общем, весь этот бред (а когда читаешь, это производит полное впечатление бреда) кажется уже даже не забавным. Но с другой стороны, он настолько типичен и настолько похож, что Войнович, конечно, попал в нерв.