То есть мы видим, что Анна и Лёвин – действительно коррелятивная пара, они действительно два главных героя своего времени. Мы не можем взять и вырвать Анну Каренину и Лёвина из их времени, чтобы перенести их в какое-то другое время. Кстати, это попробовала сделать французская писательница Маргарит Дюрас в маленькой повести «Moderato cantabile» – это такая мини «Анна Каренина». Героиню зовут Анна, она супруга директора больших заводов, сгорающая от страсти к молодому рабочему Шовену. Но это уже совсем другая история. Это уже не в точности «Анна Каренина», это другая Анна, другое время – все другое.
Давайте поговорим о прочих интересных деталях романа, например, коснемся внешнего облика Анны. Ярче всего он описан в сцене бала, куда она приходит не в лиловом, как того хотела Кити, но в черном платье. У нее черные глаза, черные кудрявые волосы.
Что за Испания такая? И тут мы выходим на еще один интересный источник. Перед нами донна Анна из «Каменного гостя» Пушкина. Это она появляется в черном – «придете кудри наклонять и плакать» – то есть мы сразу это вспоминаем, и действительно, сейчас на балу начнутся испанские страсти. Что еще? Оказывается, в этом романе, который у нас принято трактовать как реалистический роман, есть мистический элемент. Конечно же, я имею в виду сон Анны и ее знакомство с Вронским, затемненное гибелью работника железной дороги.
Потом эта неожиданная смерть отольется в мистический сон Анны. Надо упомянуть, что в романе есть еще один любопытный элемент мистического характера – это увлечение аристократического общества спиритизмом и прочими оккультными практиками, что тоже оказывает свое влияние на всех героев Толстого.
Говоря о Толстом, нельзя обойти такую важную тему, как Толстой и телесность. Сегодня, когда с телесности сняты все табу, а писатели спокойно используют предложения вроде «он воткнул свое многоточие в ее многоточие», вы, естественно, спросите – а где же телесность у Толстого? Дело в том, что Лев Николаевич гораздо тоньше подходит к этому вопросу. На момент написания «Анны Карениной» Толстой еще верит, что между супругами возможна полная гармония души и тела, но надо сказать, что потом он поймет: это вряд ли возможно. Тогда появится «Крейцерова соната».
Еще одна удивительная особенность, которая есть только у Толстого – это уважение к чувству. Толстой понимает, что сильное чувство не обязательно вызвано каким-то важным событием: вот Лёвин хотел покончить с собой, но вдруг он обрел гармонию в религии, и он счастлив. В это время приходит Кити. Она волнуется, что гостям постелили не те простыни, какие надо. И для Толстого чувство Кити не смешное. Он понимает, что это очень сильное чувство, не уступающее чувству Лёвина.
Напоследок предлагаю войти в этот лабиринт с другой стороны. Конечно, всем вам знаком роман «Улисс» и все вы читали, что Джойс изобрел такой метод, как поток сознания. Но, разумеется, этот метод изобрел не Джойс, а Толстой в той части финала, где Анна едет на вокзал. Да и один день Леопольда Блума изобрел не Джойс, а тот же Толстой в своей неоконченной повести «История вчерашнего дня». Толстой бросил повесть, поняв, что за один день человек столько всего передумает и перечувствует, что описать это до самого конца будет невозможно. А Джойс решил, что это возможно.
Но вернемся к потоку сознания. У Анны это не поток сознания женщины, вроде Молли Блум с ее рассуждениями о мужчинах и грубой чувственностью. Это поток сознания человека, у которого вдруг открылись глаза – Анна поняла трагизм обыкновенного бытового существования, а после этого только и остается, что броситься под поезд.Кстати, практически в то же время, немного позже, мы видим, что Лёвин так же стоит на грани самоубийства, хотя он-то счастлив, у него хозяйство, у него любимая жизнь в деревне, у него чудесная жена и маленький сын. В чем причина? А причина в том же: нет смысла жизни.
Если у Анны смысл исчезает в тот момент, когда она понимает, что Вронского раздражает ее манера пить из чашки, то у Лёвина, наоборот, все есть, нет только неведомого высшего смысла. В этот момент его спасает Толстой-демиург, и Лёвин обретает смысл бытия в христианстве. Но это не конец. Обретя смысл, он задает себе сакраментальный вопрос: а как же магометане и иудеи – они погибнут? Но Лёвин пугается своих рассуждений, как пугается их и сам Толстой: нет, говорит он, разве имею я право рассуждать о правильности той или иной религии? У меня нет на это права. Я нашел смысл – и благодарен Богу за это.
Читать дальше