Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

Тоня вышла за виолончелиста.
Презирает теперь мою гитару семиструнную.
«Я, – говорит, – как жена артиста,
Серьезную музыку люблю и умную;
Я, – говорит, – люблю Баха и Грига,
А не романсы какие-нибудь грязные.
Мир звуков для меня – раскрытая книга.
И вообще мы с тобой люди разные.
Каждый сверчок знай свой шесток, —
Согласись, что это верно сказано.
Ты беден просто потому, что – недалек,
А с Володей для меня в сто рублей пальто заказано.
Мы не связаны с тобой давно ничем,
Пусть разговор этот будет окончательным,
Мой Володя станет вторым Вержбиловичем —
Ты ж так и пропадешь незамечательным…
Я горжусь, – говорит, – что сделалась его подругой,
Скоро возьмут в филармонию.
Вот только осилит контрапункты с фугой
И проштудирует слегка гармонию…»

Я, знаете ли, ужасный пессимист:
В светлые горизонты мне не верится…
Вот вчера, например, один журналист
В передовице своей на что-то надеется.

«Так или иначе, – говорит, – а приплывем
К лукоморью, к разливу широкому,
Где зоря горизонтальным огнем,
Где грани легли всему беспрокому.

Не потечет, – говорит, – река вспять,
Клянусь левой ногой Конфуция.
Через три года, или много через пять,
Будет у нас правильная конституция».

А вот я не верю ни в солнечный восход,
Ни в реформы всякие, ни в облегчения.
Знаю я, что есть пароход,
На котором можно ехать против течения!

Петров ли, Иванов ли на корме сидят, —
Одна будет команда строгая:
Нос вперед, ход назад!..
Эх, жизнь наша пассажирская, убогая…

Господи! Зачем порох позволил выдумать людям —
Синий порох? А сам до сих пор их оставляешь без света…
Милосердно ли это к людям? Как будем? Как?
Проживем ли на свете, если – порох!..
Ну, а уж если порох, и никто не уничтожит —
Сил нет, – если порох есть, разве же человек не может
Множество изготовить ракет, как в старомодном Китае,
Если порох есть – в небе ночном тая,
Почему бы цветом не цвесть? Миллионами искр
падать бы вниз
В цветенье зеленом, алом, лиловом…
…Было бы хорошо так – о господи!
Зачем же разрешил порох,
И ружья, и пушки, и власть
Тюремных решеток?

Россия – горькое вино!
Себе я клялся не однажды —
Забыть в моем стакане дно,
Не утолять смертельной жажды.
Не пить, отринуть, не любить.
Отречься, сердцем отвратиться,
Непомнящим, безродным быть, —
И всё затем, чтоб вновь напиться,
Чтоб снова клятву перейти
И оказаться за порогом.
И закачаться на пути
По русским пагубным дорогам,
Опять родное обрести.
Признаться в имени и крови,
И пожелать цветам цвести,
И зеленеть пшеничной нови,
И птицам петь, и петухам
Звать золотое солнце в гости.
И отпущенье взять грехам
В старинной церкви на погосте
У батюшки. И снова в путь
По селам. Долам и деревням,
Где, в песнях надрывая грудь,
Мужик буянит по харчевням;
Где, цепью каторжной звеня
И подгоняемый прикладом,
Он зло посмотрит на меня
И, проходя, зарежет взглядом;
Гле совий крик и волчий вой,
В лесах таинственные звуки,
Где ночью росною травой
Ползут нечистые гадюки;
Где рабий бабий слышен плач
И где портной, в последнем страхе,
Для палача кроит кумач
И шьет нарядные рубахи.
Ах, не хочу! Ах, не могу!
Пускай замрут слова признанья,
Пускай на чуждом берегу
Колышутся цветы изгнанья…