Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Сокровенные записки Филиппа Вайльда напоминают дневник Гумберта Гумберта, с его почти научными наблюдениями над повадками Лолиты и собственными реакциями, а необыкновенные корпулентность и слава Вайльда вызывают в памяти образ неприятного и знаменитого немецкого писателя, толстяка R. (умирающего, но остающегося закулисным действующим лицом книги) в «Сквозняке из прошлого» (1972).

В найденных после смерти Дмитрия Набокова еще дюжине карточек «Лауры» (не вошедших в опубликованный в 2009 году текст) обнаруживается та же семантическая игра с волшебным писательским орудием (tool), что и в «Сквозняке» и в «Арлекинах»:

[Монтрё палас. 7 сентября 1977 г.]

Внезапное исчезновение привычного предмета из его постоянного кармашка в закоулках одежд может быть очень грубо сопоставлено с тяжелой утратой. Когда Энтони Н. Дэй, хрупкого вида и небольшого роста сутулый человек шестидесяти пяти лет – общими своими чертами напоминавший моего несчастного сводного брата, тоже Антона Николаевича, в его шестьдесят пять – последовал за своим багажом к остановке таксик выходу, он вспомнил, что только что записывал адрес и понял, схватившись рукой за сердце, что его любимая шариковая ручка пропала.

То была – всегда при нем – тонкая серебряная ручка знаменитой на весь мир марки. Изящно выгравированный на ее верхней части черный амперсанд, лаконично отвечал его монограмме [A. N. D.], как и было задумано его покойной дарительницей, умнейшей из когда-либо известных нам, ему и мне, женщин [1355].

Двойственность Лауры-Флоры ( Флауры , как она именуется на карточке 56) странным образом вызывает в памяти героев опять-таки неоконченной повести Набокова (он намеревался написать три части, но закончил и опубликовал лишь первую) «Сцены из жизни двойного уродца» (1950) – близнецов-омфалопагов Ллойда и Флойда .

Широкие культурные ассоциации, которые вызывают имена Флора и Лаура, отражены в самом сюжете романа. Отчего его действие начинается именно весной («с косогоров весенней ночи в раме открытой балконной двери»)? Не только оттого, что его героиня имеет внешнее сходство с «пятой девушкой слева – увенчанной цветами блондинкой с прямым носом и серьезными глазами на Боттичеллевой Primavera , аллегории весны, любовь моя, моя аллегория», как говорит о своей возлюбленной Вадим Вадимыч в «Арлекинах», но и оттого, что Петрарка повстречал свою Laure de Noves в апреле. Кстати заметить, это еще одна параллель к «Машеньке», которая тоже начинается весной. Отсылка к Боттичелли вызывает в романе ряд мотивов, связанных с живописью и художниками (Лев Линде, Равич), а Флора, подобно петрарковой Лауре, вдохновляет своего русского любовника на сочинение гениального романа. В определенном смысле Флора также неуловима и вдохновительна, как и Лаура Петрарки: «Все в ней неизбежно должно оставаться расплывчатым, даже самое имя ее, которое как будто для того и выдумано, чтобы баснословно удачливый художник мог из него вывести другое» (то есть Лору из Флоры). Как и «глупышка» Анна Благово из предыдущего романа Набокова, которая наружностью напоминала несчастному Вадиму Вадимычу N. Флору с картины Боттичелли, набоковская Флора Вайльд предстает аллегорией искусства, его персонификацией (как Флора Боттичелли – персонификация Весны), само́й скудельной плотью искусства: «Весь ее изящный костяк тотчас вписался в роман – даже сделался тайным костяком этого романа, да еще послужил опорой нескольким стихотворениям» [1356]. И вполне возможно, что роман «Моя Лаура», написанный любовником Флоры, как и эти несколько стихотворений, должен был войти составной частью в «Оригинал Лауры», подобно тому, как книга о Чернышевском вошла в «Дар», а дневник Гумберта и его стихи вошли в «Лолиту».

Следующее наблюдение заставляет задуматься об особой симметрии, лежащей в основе набоковского искусства и намекающей на существование замысла еще более обширного и стройного, чем тот, что был ограничен его физическими возможностями и отведенным ему временем. Начало «Лауры» («Ее муж, отвечала она, тоже в некотором роде писатель») удивительно близко началу другого неоконченного сочинения Набокова – второй части «Дара», над которой он работал вскоре после отъезда из Парижа в Нью-Йорк. Наброски к продолжению «Дара» начинаются так: «О нет, – ответила Зина. – Книги, романы». Мы не знаем, как и в «Лауре», каков был вопрос собеседника героини, ответом на который начинается повествование. Отвечая своему родственнику Кострицкому, нацисту-резонеру, Зина имеет в виду, по-видимому, что ее муж, Федор Годунов-Чердынцев, пишет не политические статьи в газеты, а художественную прозу, в то время как Флора, напротив (но сходным образом), говорит, что ее муж, Филипп Вайльд, пишет «не роман какой-нибудь», но работает над таинственными научными «свидетельствами».