Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Традиционный образ Арлекина с его сценическим атрибутом

И наконец последнее наблюдение, относящееся к генезису сверхъемкого набоковского стиля 1970-х годов. Как в первой половине 1920-х годов драматургия и поэзия Набокова, и в особенности его поэма «Солнечный сон», пьеса «Смерть» и большая стихотворная «Трагедия господина Морна», опередила и отчасти определила его крупные прозаические сочинения берлинской поры, так истоки новой поэтики поздней английской прозы Набокова следует искать, как нам представляется, в его экономно-выразительных, пуантированных, по-научному точных русских и английских стихах 50–60-х годов. К примеру, в этих:

В феврале 1998 года в Москве на премьере «Лолиты» Адриана Лайна я задал Дмитрию Набокову неделикатный вопрос о судьбе рукописи неоконченного романа Набокова «The Original of Laura». Он немного помрачнел и ответил, что не может решиться уничтожить ее, как завещал отец, и что, возможно, ограничится публикацией нескольких фрагментов в своем переводе на итальянский. Владимир Набоков оставил своим близким – жене и сыну – очень трудное нравственное задание, да еще с contradictio in adjecto (следует из любви к нему исполнить его волю – уничтожить рукопись неоконченного романа, но сама любовь к его сочинениям не дает это сделать), и нет ничего удивительного в том, что принятию решения о публикации предшествовали многолетние раздумья и колебания.

Прошло еще десять лет, прежде чем я узнал продолжение этой истории.

Рукопись «Лауры» все еще не была уничтожена. Число исследователей, прочитавших ее, за это время мало-помалу стало увеличиваться, и хотя никто из них не разглашал ее содержания, кое-что стало известно – с фантастическими домыслами тех, кто карточек в руках не держал. Недосягаемая «Лаура» казалась мне важным и даже, быть может, ключевым логическим звеном в длинной цепочке умозаключений, без которого нельзя закончить выкладки и вывести искомое. В 1998 году я не мог и предполагать, что десять лет спустя окажусь среди тех немногих исследователей и издателей, кто первыми прочитают этот манускрипт.

За несколько лет до того, в 2004 году, Дмитрий Набоков позволил мне ознакомиться с архивными материалами его отца, хранящимися в Нью-Йорке и Вашингтоне. Тогда, в отделанном дубом прохладном зале коллекции братьев Берг, расположенной в Публичной библиотеке Нью-Йорка, я узнал из записных книжек Набокова историю создания «Лауры» и домыслил последнюю и самую таинственную главу его биографии.

В 1970-х годах Набоков делал скупые записи в ежедневниках среднего и малого форматов – по-английски и по-русски, – своей лаконичностью напоминающие «Камер-фурьерский журнал» Ходасевича. Часть из них касалась его повседневной жизни в отеле «Montreux Palace», другая – его деловых встреч, расходов, поездок, бабочек, близких, хода работы над очередным романом, сновидений, состояния здоровья и проч. Набоков всю жизнь страдал бессонницей, и многие записи относились к этому недугу: «Лучшая ночь в моей жизни» (12 сентября 1975 года) [1337], «Впервые с начала года спал без снотворного» (29 марта 1976 года). «Вешу 80 кило!» – записал он 31 октября 1975 года по-русски. Сообщение (от 3 мая 1974 года) «Е.→Ленинградъ» (именно так, с «ером») означало, что его сестра Елена вновь отправилась в Ленинград, куда ездила время от времени начиная с 60-х годов. «Фаяровские молодцы» – что у него была встреча с представителями парижского издательства «Fayard», выпустившего в 1975 году французский перевод «Ады», над уточнением и проверкой которого Набоков трудился несколько лет. Тогда-то и возник первый повод для беспокойства: в письме к сыну 17 января 1974 года Вера Набокова сообщала: «Папочка ужасномного работает. Перевод толстой Ады берет массу времени и сил. Я знаю, что ему не нужно столько работать, что это ему вредно, но не знаю, что сделать. Ему хочется писать, а у него еще на 3 месяца работы, включая рассказы <���…>» [1338]. После этого в записных книжках Набокова тревожные сигналы стали звучать все чаще. В книжке за 1977 год, в январе: «1) после долгой болезни ухудшилась бессонница[;] 2) слабость весь день[;] 3) микробы нельзя совсем уничтожить?» – и затем по-английски: «Bad night – Vé very weak; fever. Бронсhites [sic]» [1339].