Дмитрий Быков - Советская литература - мифы и соблазны [litres]

Первый, романтический, я бы сказал, гайдаровский период работы Шпаликова еще подкрашен молодым нарциссизмом, как в сценарии-автоэпитафии «Человек умер». Стихи его этой поры еще немного пафосные, немного патетические. Это период ученичества. Он закончился к 1961 году, когда сценарий «Заставы Ильича» был написан, проработан, жестоко раскритикован Сергеем Герасимовым, который потом, надо отдать ему должное, спас картину. Но после этой первой полнометражной работы начинается что-то очень важное, бесконечно серьезное и до сих пор непонятое. То, что мы называем собственно Шпаликовым.

Почему-то считается, что оттепель была явлением радостным. Но начнем с того, что оттепелей было две. Первая началась в 1953-м и закончилась в 1958-м. Закончилась травлей Пастернака, закончилась венгерским разгромом и новыми заморозками. Заморозки длились до 1961 года. В 1961-м Хрущеву понадобилось расправиться со сталинистской частью Политбюро и заодно отвести от себя упреки в наступающем голоде. Потом случился Новочеркасск, харьковские забастовки, московские недовольства. Тогда, в 1962 году, Хрущев одобрил публикацию в «Новом мире» «Одного дня Ивана Денисовича». Если бы не соображения сугубо карьерного характера, он бы никогда этого не сделал. Опора его на интеллигенцию, союз с интеллигенцией были кратковременными.

Главный трагизм второй оттепели (это примерно 1961–1966 годы) очень точно сформулировал Александр Аронов в стихотворении памяти Анны Ахматовой: «…нас Сталин отвлекал / От ужаса существованья», – но после Сталина, после социального раскрепощения в полный рост встали проблемы экзистенциальные. Вот эта экзистенциальная, бытийная растерянность и есть главная тема Шпаликова. Герои Шпаликова – люди растерявшиеся. Почти все они, как в замечательном сценарии «День обаятельного человека» (1994), издевательски говорят советскими штампами. Герои «Заставы Ильича» вообще говорят газетными заголовками, иронически их подчеркивая, потому что собственного языка у них еще нет: «Врастаем в быт со страшной силой», – говорит другу женатый Славка Костиков.

Но несмотря и на иронию, и на тонкий лиризм, фильм оставляет сложное ощущение (и я назвал бы это главным ощущением самого Шпаликова) рокового несоответствия между характером советского человека и его обреченностью. В 1960-е годы многие начали эту обреченность понимать. В каждом фильме о современности появляется строительная баба, разбивающая старые дома, чугунный шар, врезающийся в стены (что иронически, я уверен, с полным сознанием процитировал Феллини в своем фильме «Репетиция оркестра»). В «Заставе Ильича» тоже есть такой эпизод. Есть этот образ и у Булата Окуджавы в стихотворении «Старый дом», и у Новеллы Матвеевой в «Водосточных трубах», но точнее всего это время спроецировано у Арсения Тарковского в стихотворении «Дом напротив»:

Это были прекрасные люди, прекрасное поколение. Эти люди спасли страну во время войны. Но их время кончилось, а сами они еще этого не поняли. И не случайно «Заставу Ильича» венчает диалог, который придумал Хуциев, а не Шпаликов. Герой спрашивает погибшего на фронте отца: «Как жить?» (аллюзия на «Гамлета», конечно, отсылка к призраку), а тот в ответ: «Сколько тебе лет?» – «Двадцать три». – «А мне двадцать один. Ну как я могу тебе советовать?» Отцы не могут больше давать детям жизненные советы. Открылось будущее, и в этом будущем зыбкая пустота. Именно поэтому в сценариях второго периода Шпаликова так много природы, безлюдья, медлительных рек, которые пришли на смену счастливой, умытой дождем Москвы 1963 года.