О чем в стихотворении речь – тоже самые разные попытки истолкования: что это летит вечная мечта, вечная надежда, символ вечной и некончающейся жизни или что это земной шар летит в бездну, пока мы тут проигрываем наши мелкие драмы. Каждый может понять это сочинение по-своему. Несомненным остается одно – щемящее чувство, с которым мы выходим из песни. Его можно сформулировать примерно так: ужасно, что что́ бы ни происходило в нашей жизни, – жениха нет, шарик улетел, мало пожила, – мир-то будет оставаться неизменным и без нас, шарик-то так и будет лететь. И что бы с нами ни случилось, в этом ничего не изменится. А это чувство настолько общее, настолько универсальное, что трудно найти человека, который не испытал бы его хоть раз.
Еще нагляднее эти два плана видны в менее известной сегодня, но очень популярной в свое время песенке – в «Часиках» (1969). Благодаря сохранившемуся черновику мы знаем их первый – очень слабый – вариант. А вот во втором вдруг получилось гениально. Потому что в первом варианте все было названо своими именами:
Там в земле на кой мне лях
Золотые часы на шестнадцати камнях!
А вот во втором варианте все вдруг стало таинственно и неочевидно.
Купил часы на браслетке я.
Ты прощай, моя зарплата последняя.
Вижу слезы жены – нету в том моей вины:
это в дверь постучались костяшки войны.
А часики тикают, тикают, тикают,
тикают ночи и дни,
и тихую, тихую, тихую, тихую
жизнь мне пророчат они.
Вот закончилось, значит, сражение.
Вот лежу я в траве без движения.
Голова моя в огне, и браслетка при мне,
а часы как чужие стучат в стороне…
Все тикают, тикают, тикают, тикают,
тикают ночи и дни,
и тихую, тихую, тихую, тихую
жизнь мне пророчат они.
Как здесь соотносятся два плана? Пожалуй, еще более странным образом. Ну, для Окуджавы все было очень просто – мирное тиканье часов среди войны, как он неоднократно пояснял, и показывает ту бездну, которая разверзлась между мирной и военной жизнью. Но вчитать-то сюда можно и совсем другие, гораздо более жестокие смыслы. Например, как ничтожны любые попытки приготовиться, любые попытки обустроить жизнь, как ничтожна жизнь на фоне катаклизма, потому что, хотя часы и тикают, такой грохот раздается, что тиканья не слышно.
Или другая, ровно противоположная точка зрения, которую я встречал у многих слушателей: «Нет, прекрасно. Это о вечной победе мирного, уютного, домашнего, интимного над всем этим грохотом. Снаряды-то рвутся, а часики-то тикают себе и продолжают делать свое мелкое, но все-таки великое дело. И время-то отсчитывают именно они. Потому что важно наше личное, интимное время, а не время большой истории».
Как видите, два полюса предполагают такое количество толкований, что в эту ловушку мы можем поместить все собственные представления, всю собственную биографию. И эти окуджавовские рамочки работают всегда, о какой бы его песне ни заходила речь. Отсюда и полярные трактовки песни «Сентиментальный марш» (1957), которая даже самим Окуджавой растолковывалась по-разному. Скажем, вот свидетельство Бориса Кузьминского, который встретил Окуджаву в начале 1980-х. Окуджава был мрачен, он переживал в тот момент нечто вроде затянувшейся депрессии – общественной и литературной. И на вопрос, а как же, мол, Булат Шалвович, как же комиссары, он сказал: «А почему вы думаете, что комиссары склонились над своим? Очень может быть, что они склонились над белым в знак уважения к его доблести».
Я все равно паду на той,
на той единственной Гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах
склонятся молча надо мной.
И действительно, такое прочтение вполне вероятно, это вполне может быть песней белого офицера. Но что самое удивительное, ни одна, ни другая версия не делают песню хуже.
Окуджава поймал главное, что есть в народной песне, – ее амбивалентность. Она может быть спета так, а может и сяк. Смысл ее не зависит от настроения. А настроение бесконечно шире любого смысла. И слова не столько проясняют ситуацию, сколько затемняют ее, делают ее все более амбивалентной, приложимой ко всему.
Николай Алексеевич Богомолов, уже здесь упомянутый, в своей статье, по-моему, одной из лучших об Окуджаве [96] См.: Богомолов Н. А. Булат Окуджава и массовая культура. Так ли просты стихи Окуджавы? // Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. М., 2004.
писал, что фольклор – это то, что может спеть каждый, фольклор универсально приложим. Кому по-настоящему удавались песни Высоцкого, кроме Высоцкого? Но то, что написал Окуджава, легко и успешно поется множеством людей от Кристины Андерсон до Земфиры. Окуджава дарит нам универсальные тексты, которые можно спеть от любого лица. Высоцкий предлагает в своих ролевых песнях почувствовать себя или Яком-истребителем, или водителем-дальнобойщиком, или даже певцом у микрофона. Окуджава дает нам почувствовать себя Окуджавой. Песни Окуджавы не предполагают конкретного исполнителя. Именно в силу этого они гораздо более фольклорны, гораздо более анонимны. Потому что каждый поет их про себя. Про себя хорошего, про себя правильного, про себя, увиденного глазами лирического поэта.
Читать дальше