Дмитрий Быков - Советская литература - мифы и соблазны [litres]

Социальный тип Бродского по-своему привлекателен. Чувства, которые мы находим в его любовных стихах, – это наши с вами вполне обывательские чувства. Как сказано у Пастернака: «Отсюда наша ревность в нас / И наша месть и зависть» («Весеннею порою льда…»). Это ревность, месть, зависть, похоть, тоска оставленности, которая чем-то сродни богооставленности: «Кто был все время рядом, / пока ты была со мною?» [90] «Мексиканский романсеро», 1975 г. Это выражено замечательно, но мы не найдем здесь ни пушкинской высоты прощения, ни пушкинской светлой печали. Это именно наши с вами довольно будничные, эгоистические чувства, сформулированные и выраженные так, что мы начинаем себя уважать. И пожалуй, в этом и есть главная черта «русского мира» – уметь так сформулировать свое положение, чтобы в нем начать себя уважать. Не уметь его изменить, но так о нем сказать, чтобы это выглядело красиво. Бродский делает обывателю красиво. В этом смысле его поэзия – максимум того, чего русская поэзия достигала в этом направлении. Насколько Евтушенко даже культивирует в себе (порой весьма экстатически, экзальтированно, весьма фальшиво) чувства добрые, настолько Бродский не желает этого. Он абсолютно искренен. Если ему больно, то ему больно, если он циник, то он циник…

Мир Бродского не пытается казаться лучше – он пытается сказать о себе лучше. А это фундаментальная разница. Его ирония, довольно циничная, довольно насмешливое отношение и к себе, и к истории, и к сакральностям многим, – единственный способ спастись от избыточной патетики. И эта ирония тоже очень русская. «Русский мир» – это мир перешучивающихся перед казнью, это мир пересмеивающихся. В этом глубоко атеистическом мире есть другой бог – бог, который своих не выдаст. И потому довольно насмешливое, ироническое отношение к себе поощряется, русский бог пафоса не любит. Это бог, похожий несколько на Василия Теркина. Бродский и в «Любовной песни Иванова» развивает ту же цинически насмешливую традицию. И в большинстве его стихотворений, посвященных всякого рода абстракциям и отвлеченностям, проскальзывающая иногда горько-соленая шутка стоит дороже всего, как вот бриллиант на фольге.

Когда мы говорим о поэзии Евтушенко, о стратегии прямо противоположной, подчеркнем прежде всего, что советское – не продолжение русского, как многие думают, это альтернатива ему. Точно так же модерн является альтернативой архаике. Модернисты с Лениным во главе – это люди, которые испытывают проблемы с эмпатией, которые стремятся не к человечности, а к сверхчеловечности. Впрочем, культ будущего ничуть не лучше культа прошлого и ведет к таким же точно жертвам, а то и большим. Но если бы Россия не была модернистской страной, архаику Гитлера она бы не победила. Вторая мировая – это был именно бунт архаики, ее слепая месть модернизму.

Советский Союз тоже пал в результате бунта архаики. Советский Союз победили не те люди, которые мечтались когда-то диссидентам, не светлое поколение будущего.

Запоздалая победа двух главных постсоветских авторов 1990-х годов (посмертная в обоих случаях) – победа Довлатова и Бродского – это в огромной степени победа энтропии, а вовсе не победа каких-то новых светлых горизонтов. Да, Бродский писал стихи, безусловно, лучше, чем большинство советских поэтов. Но то, что он вкладывал в свои стихи, было не то что антисоветским, а досоветским, внесоветским.

Что касается Евтушенко, то это типичный человек модерна и истинный представитель того квазикоммунистического будущего, которое рисовалось шестидесятникам. Это мир счастливого человека, а счастливая лирика всегда находится в слабой позиции по отношению к лирике мрачной. Тот, кто все время страдает от несовершенства мира, тот, кто все время пребывает в положении трагически мучающегося одиночки, тот, конечно, звучит гораздо эффектнее.

Тут есть только одно «но», которое большинству авторов не приходит в голову. Когда личной карьерой, продвижением себя, саморекламой занимается счастливый человек, в этом нет большого диссонанса – ну, пошлость и пошлость. А вот когда болезненную заботу о своей карьере проявляет трагически отчаявшийся одиночка, здесь есть некий когнитивный диссонанс. Или ты римская статуя, или ты оттираешь локтями всех своих конкурентов в диапазоне от Василия Аксенова до Саши Соколова. Или ты занимаешься трагическим осмыслением мироздания, или делаешь литературную карьеру, и делаешь очень недвусмысленно, за что Евгений Рейн, обыгрывая пушкинское «В багрец и в золото одетые леса», называл Бродского «в багрец и золото одетая Лиса».