Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

Нет, всего этого здесь читать не надо было. И в особенности – “Либерию”. Зачем? Зачем он читает эту “Либерию”?

Но Гумилев не замечает, вернее, не хочет замечать настроения слушателей. Он торжественно произносит:

– Ответит то же, что и мы: дурак! – раздается звонкий театральный шепот.

Это Бобров. Все слышали, и почти все смеются.

Я холодею от ужаса.

Гумилев не мог не слышать звонкого, хлесткого “дурак”, брошенного в него. Что он ответит? Неужели афоризм Сологуба “Где люди, там скандал” получит здесь подтверждение?

Но Гумилев еще выше поднимает голову и гордо смотрит прямо перед собой поверх слушателей на стену, рот его растягивается широкой, самодовольной улыбкой – будто он принял смех за одобрение. Ведь действительно смешно сказать негритянке, что она бледна. Как тут не рассмеяться?

И он спокойно продолжает:

– Притворяется, что не слышал, – шепчет Бобров. – И вы тоже делаете вид, что не слышали, как смеются над вашим мэтром. Слушайте его внимательно, восхищайтесь, наслаждайтесь.

Я ничего не отвечаю. Он наклоняется ко мне:

– А лучше послушайте-ка стихи, тоже обращенные к негритянке и тоже о негритянских странах, – и начинает читать, прекрасно выговаривая:

Я прижимаю палец к губам.

– Молчите! Перестаньте!

Гумилев кончил, встает и кланяется. Жиденькие аплодисменты, я напрасно отбиваю себе ладони, стараясь “подогреть аудиторию”. У нас в Петербурге это безошибочно удается. Я в этом деле “спец”, меня в Цехе так и называют “мастер клаки”.

Надо почти пропустить первую волну аплодисментов, вступить в нее, когда она уже начинает падать, вступить с бешеной энергией и этим вызвать овацию.

Но здесь мои расчеты не оправдываются. Мало кто следует моему примеру. Слушатели шумно спешат к выходу, как ученики после скучного урока.

Я растерянно остаюсь на своем месте. Гумилев подходит ко мне. Весь его вид свидетельствует о том, что вечер прошел как нельзя лучше и он очень доволен и рад.

– А вас ждет приятный сюрприз, – говорит он мне, улыбаясь. – Мы сейчас отправимся с Федором Кузьмичом и Анастасией Николаевной к Пронину. Он и вас пригласил. – Широкий жест в сторону. – Позвольте вам представить Бориса Константиновича Пронина.

И сразу из-под протянутой руки Гумилева, как из-под земли, появляется Пронин.

Так вот он какой: Пронин – перпетуум мобиле, Пронин – громокипящий кубок несбыточных проектов, Пронин – муж знаменитой Веры Александровны – “la maitresse du chien” [41] Хозяйка собаки ( фр .). и сам хозяин “Бродячей собаки” – иллюзионист Пронин.

Внешность – обыкновенная. Без особых примет. Но до чего он симпатичен. Он энергично и “задушевно” трясет мою руку и в порыве дружеских чувств как вихрь налетает на меня, чуть не сбивая с ног. Вот, вот он заключит меня в объятия и прижмет к своему любящему сердцу. Я отступаю на шаг.

Но до объятий все же не доходит. Он неожиданно кончает восторженную тираду вопросом:

– Надеюсь, вы не откажетесь осчастливить меня своим посещением?

И я, конечно, не отказываюсь.

А он уже, расталкивая встречных, летит, размахивая руками, к Сологубу, почтительно и шумно приветствуя его.

– Что, огорошил он вас? – спрашивает Гумилев. – К нему надо привыкнуть. Милый, но неправдоподобный человек. Весь разрывается от жажды деятельности. Если такую энергию к чему-нибудь путному приложить, мир перевернуть можно. Пойдемте в буфет, выпьем чаю.

И мы идем. Гумилев оглядывается.

– А этот рыжий уж опять тут как тут. Как тень за мной ходит и стихи мои себе под нос бубнит. Слышите?

Я тоже оглядываюсь. Да, действительно, – огромный рыжий товарищ в коричневой кожаной куртке, с наганом в кобуре на боку, следует за нами по пятам, не спуская глаз с Гумилева, отчеканивая:

Гумилев останавливается и холодно и надменно спрашивает его:

– Что вам от меня надо?