Ольга Бондаренко - Дети и мир слова

Что же касается собственно детей, то уже к двум с половиной годам, фантазии нередко плещут из них, как ленты и платки из рукава фокусника.

– Папа, на! – и кроха дает отцу в руки палку, которой он вместе с отцом раздвигает шторы (это – лук), и обломок игрушечной стрелы.

– Стреляй! Его ручонка указывает на угол подле балконной двери. Отец мечет стрелу – «стреляет».

– Малыш бежит к стене, подбирает и, зажимая ртом, приносит папе стрелу.

– И снова: «Стреляй! Стреляй!»…

Оказывается, он – царевна-лягушка, а папа, прихотью его воображения, Иван-царевич. И сын, как и всякая порядочная и уважающая себя царевна-лягушка, наскучил прозябать в болоте (у стены). А раз «жених» такой несообразительный, то надо ж и подтолкнуть: «Стреляй – мол. Нечего тянуть!»

Минута, другая – и та же палка – ружье, ракета, а, потом – удочка.

Но вот в руках его тесемка. Он дает один конец отцу. Сцепились. Пошли.

Теперь уже оба – поезд, пыхтящий и стучащий колесами.

– Сестренка же лезет под стол: «У-у. Я холодильник». Потом сгибается: «Сталушка я».

(Игра – неотъемлемая часть жизни ребенка, да и только ли его? Но при этом сами дети, как бы серьезно они не относились к игре, отличают мир игры от остального мира. Не случайно трехлетняя Майя, изготавливая торт из набора далеко несъедобных деталей или занимаясь чем-то подобным, произносит: «по игрушечному», то есть не так, как в обычной жизни).

Со временем игры и непроизвольное словотворчество дополняются «философскими» размышлениями и своего рода «филологическими изысканиями». Трехлетняя Майя после дня города «философствует»: «Что за понятие такое „салют“? – Бух! Бух! – И ничего нет…»

Четырехлетка спрашивает отца и сам же отвечает:

– А знаешь, почему называется трос? – Потому что, когда поднимают тяжелый груз, он трясется.

– Знаешь, почему буква «ж»? – Потому, что у нее много лапок. Как у жука.

В семь же лет сочиняет «стишок». О времени:

А вот девочка – 2 г. и 3 мес. Ненароком слышит разговор о том, что соседской девочке нужна пилотка. Через некоторое время поясняет: пилотка – шапка с неба.

(2 октября 87 г.)

Не менее любопытны и такие филологические размышления уже четырехлетней:

Папа, давай с тобой чаевничать. Нет, ты кофейничаешь. А бабушка какавничает.

Сам собой рождается и стишок:

(Конечно же, здесь уместнее «пододвинь»)

А вот и детская «философия:

– Дочка большая, а мама маленькая, потому что дочка уже выросла, а мама стала немножечко старенькая.

И совсем уж замечательные вопросы девчушки-четырехлетки:

– Почему часы не тикают?

– Потому что они стоят.

– А если б они лежали?

Не менее любопытны рассуждения мальчика лет девяти – десяти после просмотра фильма «Александр Невский» в конце восьмидесятых годов. В финале фильма князь, определяя судьбы пленных и указывая на рыцарей, изрек: «А этих на мыло будем менять!» Почему-то вспомнив этот эпизод, мальчуган произносит: «Умный был князь! Знал, на что менять!» А дело в том, что в годы перестройки мыло-то, как раз, наряду с сахаром и др., было в дефиците. Не случайно ходил анекдот о том, как хозяин спрашивает гостя: «Вы будете руки мылом мыть или чай пить с сахаром?» Режиссеру и сценаристу подобное толкование княжеской фразы и в голову не могло прийти. Но поистине: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется!» В приведенных же словах ребенка, как в капельке смолы, сохранился дух того непростого времени.

Даже там, где на взгляд взрослых, ребенок просто употребляет не то слово, перед нами могут быть образцы собственного детского словотворчества. Например, пятилетний братик, увидев сестру, коротко постригшую свои пышные волосы, восклицает: «Как ты унизилась!» Вроде бы, неверно. Но ребенок сам выражает свою мысль. И откуда ему, да и нам, не филологам, (а может быть, и филологам?) известно, каким образом в русском языке «по» и «у» приобрели разные смысловые оттенки?