Игорь Сухих - Структура и смысл - Теория литературы для всех

Во-вторых, словесный образ, как и сон, видим неким внутренним интеллектуальным зрением; его восприятие не тотально, а пунктирно, фрагментарно и никогда не достигает интенсивности прямого чувственного восприятия. Во всяком случае, во сне мы видим, слышим, говорим по-иному.

В-третьих, литература (а не искусство вообще) подчиняется критерию достоверности, правдивости , а не истинности (невозможно «проверить» литературный образ или чужой сон, можно в него лишь поверить ).

Наконец, эмпирическое время сновидения (даже если его можно зафиксировать) никак не входит во время сна. Они разноприродны. Точно так же время чтения – и это пока плохо осознано – никак не связано с сюжетным временем, они тоже имеют разную природу.

Таким образом, на выходе, для другого, в прагматическом аспекте сон есть первая литература , попытка с помощью слова, в линейном развертывании речи передать объемное, чувственное восприятие мира, никогда не достигающее его реальности для сновидца, но стремящееся к этому пределу.

Утверждение литература есть сон ничуть не менее и не более парадоксально, чем иные (жизнь есть сон, смерть есть сон, история есть сон).

Однако такая эстетическая аналогия слишком абстрактна и, как правило, без рефлексии переводится на уровень истории литературы (сон Татьяны у Пушкина, Тургенев-сновидец и т. п.).

Медиатором, промежуточной ступенью между верхом и низом должна служить типология литературных снов.

Модель сон = текст при данном подходе трансформируется в иную – сон = текст в тексте . Сон как литературный прием тем самым встает в ряд с такими феноменами, как рассказ в рассказе, сцена на сцене, подробное описание зеркального отражения, автометаинтерпретация, и другими способами двухуровневого повествования.

Первый, и самый простой, типологический критерий – величина текста в тексте. Исходная точка – краткий сон, чаще всего даже не пластически изображенный, а пересказанный.

«Я как будто предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! пришли, понюхали и пошли прочь» («Ревизор», д. 1, явл. I).

«„Да, да, как это было? – думал он, вспоминая сон. – Да, как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, – столы пели: Il mio tesoro, и не Il mio tesoro, а что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины“, – вспоминал он» («Анна Каренина», ч. 1, гл. I).

«Сны в два слова – самые пронзительные. Я думаю, городничий до сих пор вспоминает крыс, как каждый из нас, прочитав „Ревизора“» [641] Ремизов А. М. Огонь вещей. С. 121. , – утверждал Ремизов.

Таким сжатым «двусловным» описаниям противостоят развернутые сцены, эпизоды, главы сновидений, где текст в тексте превращается в ряд описательных картин или даже приобретает собственную фабулу.

Краткие сны обычно органично включены в первичную «фабулу действительности». Для развернутых снов важным критерием типологической классификации оказывается проблема границы .

Нормальный, немаркированный вариант – четкое отделение сна от художественной реальности на входе и на выходе по формуле: заснул – увидел – проснулся .

«И снится чудный сон Татьяне… нестерпимый крик / Раздался… хижина шатнулась… И Таня в ужасе проснулась…» («Евгений Онегин», гл. 5, строфы ХI – ХХI).

«Мне приснился сон, которого никогда я не мог позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни… Ужас и недоумение овладели мною… И в эту минуту я проснулся…» («Капитанская дочка», гл. II, «Вожатый»).

На противоположном полюсе – размывание границы между повествовательными уровнями, причем наиболее распространенным является немаркированное, маскирующее границу сна начало и отмеченный конец.

«С этим словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел.

На дворе было темно, как Адриана разбудили. Купчиха Трюхина скончалась в эту самую ночь, и нарочный от ее приказчика прискакал к Адриану верхом» – такова вводка в сон героя «Гробовщика».

И лишь в его конце, на выходе, станет ясно, что пробуждение гробовщика, визит к покойнице Трюхиной, возвращение домой и встреча с обманутыми мертвецами – часть того же кошмарного сна. «Солнце давно уже освещало постелю, на которой лежал гробовщик. Наконец открыл он глаза и увидел перед собой работницу, раздувающую самовар…