Викентий Вересаев - Гоголь в жизни

В. А. Гиляровский со слов местных старожилок. На родине Гоголя. М., 1902. Стр. 9 и 44.

Флигелек этот цел и теперь. Это чисто побеленная мазанка, с дверью посередине. Дверь эта ведет в большую комнату с глинобитным полом, в правом углу которой расположена большая печка, а рядом с ней дверь, ведущая в пристройку. Налево – дверь в комнату, где когда-то доктор Трахимовский располагал своих пациентов и где родился Н. В. Гоголь.

В. А. Гиляровский. Гоголевщина. Рус. Мысль, 1900, февр., 122, 126.

По тщательно собранным мною на месте справкам оказалось, что Гоголь, действительно, родился в доме Трахимовского.

Д. И. Эварницкий. Церковь в Сорочинцах. Ист. Вестн., 1902, февр., 678.

1809 год. № 25. – Месяца марта 20 числа у помещика Василия Яновского родился сын Николай и окрещен. Молитвовал и крестил священнонаместник Иоанн Беловольский. Восприемником был господин полковник Михаил Трахимовский [2]   Сам Гоголь день своего рождения праздновал всегда 19 марта. .

Выпись из Метрической книги Спасо-Преображенской церкви местечка Сорочинец, Миргородского уезда. Рус. Стар., 1888, ноябрь, 392.

Новорожденный Николай был необыкновенно слаб и худ. Долго опасались за его жизнь. Через шесть недель он был перевезен в родную Васильевку-Яновщину.

Г. П. Данилевский. Собр. соч., XIV, 119.

Трех лет от роду он уже сносно разбирал и писал слова мелом, запомнив алфавит по рисованным, игрушечным буквам.

Г. П. Данилевский, там же.

– В какие лета выучились вы читать? – Гоголь: Я думаю, как и все, лет в семь. Но ведь нас не очень много занимали; нет, зачем. Все дело в том, чтобы заохотить ребенка учиться, а уж там и не заботиться. Я долго не говорил, до трех лет.

Неизвестная. Дневник (1851 г.). Рус. Арх., 1902, I, 546.

Пяти лет от роду Гоголь вздумал писать стихи. Никто не понимал, какого рода стихи он писал. Известный литератор В. В. Капнист, заехав однажды к отцу Гоголя, застал его пятилетнего сына за пером. Малютка Гоголь сидел у стола, глубокомысленно задумавшись над каким-то писанием. Капнисту удалось, просьбами и ласками, склонить ребенка-писателя прочесть свое произведение. Гоголь отвел Капниста в другую комнату и там прочел ему свои стихи. Капнист никому не сообщил содержание выслушанного им. Возвратившись к домашним Гоголя, он, лаская и обнимая маленького сочинителя, сказал: «Из него будет большой талант, дай ему только судьба в руководители учителя-христианина» [3]   Григория Данилевского много упрекали за совершенно фантастические сведения, сообщенные им о детстве Гоголя. Навряд ли, однако, можно в этом упрекать его. Писал он со слов матери Гоголя, а Мария Ивановна была большая, до комизма, фантазерка и сына своего считала непревзойденным на земле гением. Она приписывала ему все новейшие изобретения и открытия: паровую машину, железные дороги и т. п. Естественно, что и молодые годы Гоголя окрасились в ее фантазии выходящего из ряда даровитостью. .

Г. П. Данилевский. Собр. соч., XIV, 119.

В памяти сохранился у меня рассказ Гоголя о себе еще мальчиком.

– Было мне лет пять. Я сидел один в Васильевке. Отец и мать ушли. Оставалась со мною одна старуха няня, да и она куда-то отлучилась. Спускались сумерки. Я прижался к уголку дивана и среди полной тишины прислушивался к стуку длинного маятника старинных стенных часов. В ушах шумело, что-то надвигалось и уходило куда-то. Верите ли, – мне тогда уже казалось, что стук маятника был стуком времени, уходящего в вечность. Вдруг слабое мяуканье кошки нарушило тяготивший меня покой. Я видел, как она, мяукая, осторожно кралась ко мне. Я никогда не забуду, как она шла, потягиваясь, а мягкие лапы слабо постукивали о половицы когтями, и зеленые глаза искрились недобрым светом. Мне стало жутко. Я вскарабкался на диван и прижался к стене. «Киса, киса», – пробормотал я и, желая ободрить себя, соскочил и, схвативши кошку, легко отдавшуюся мне в руки, побежал в сад, где бросил ее в пруд и несколько раз, когда она старалась выплыть и выйти на берег, отталкивал ее шестом. Мне было страшно, я дрожал, а в то же время чувствовал какое-то удовлетворение, может быть, месть за то, что она меня испугала. Но когда она утонула и последние круги на воде разбежались, водворились полный покой и тишина, – мне вдруг стало ужасно жалко «кисы». Я почувствовал угрызения совести. Мне казалось, что я утопил человека. Я страшно плакал и успокоился только тогда, когда отец, которому я признался в поступке своем, меня высек.

А. О. Смирнова по записи П. А. Висковатова. Рус. Стар., 1902, сент., 487.