Олжас Сулейменов - Книга благонамеренного читателя

Татищев изымал из обращения подлинные факты, заменяя их своим изложением. Рубил головы словами. А легко ли это? Рубанешь со злобой, думая — чужое, а оно, корявое, раскосое вдруг закричит по–русски — мама!..

Погладишь по льняной головке свое, исконное из конца в конец, а оно растает от нежности, прильнет к твоему слуху и лепечет, волнуясь, что–то гортанное…

Смешны попытки иных блюстителей чистоты культуры избавиться от «варварских наносов» — вырубить все частицы меди из бронзы.

Мы говорили, что история любого народа по сути своей интернациональна. И рассматривать ее с псевдо–патриотических позиций — значит, попросту проявить некомпетентность. Нарушая природные связи культуры, лишая ее животворящего космоса, мы обрекаем ее на затхлость и вымирание.

Иго проклятого прошлого продолжается — мутит души, отравляет сознание. Историки не могут простить далеким предкам фактов невежества, доверчивости и робости. Неистребимо стремление посмотреть на брата своего сверху вниз. Но если соотношения не позволяют — всегда готова к услугам история, помогающая изменить их.

Мир человеческий заставлен старыми весами — от аптекарских до складских. И все они — судейские. Когда видишь, что где–то нарушено равновесие, тащит тебя туда, узнать в чем дело.

Потом замечаешь, что все весы перекошены. И жизни твоей на это не хватит. Но и равнодушия пока не хватает безучастно наблюдать зрелище тупого попрания правды.

Летописи Войны питают живым огнем наши сегодняшние чувства, обращая их в ненависть.

Жалок гнев современного копта на иранца за ахаменидское нашествие VI века до рождества Христова. Но как оценить чувства моего знакомого, мучительно переживающего поражение Игоря на реке Каяле?

Писатели восстанавливают летопись Мира и Любви, чтобы от многообразия лживых вер человечество когда–нибудь пришло к единству сознания,

«Ведь история — это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если встреча эта будет — братской». Марк Блок, выдающийся теоретик историографии. Герой Сопротивления фашизму. Расстрелян в марте 1944 года.

Многие из теоретических положений великих мыслителей — несовременны. Они могут принадлежать даже завтрашнему дню. Но они призывали всех современников думать категориями будущего, иначе завтра не наступит.

Поэты Индустана говорили о рождении новой, единой. цивилизации человечества, основанной на доброте. Одна война допустима — война поэзии с лжеисторией.

Примечание:

1. Блок М. Апология истории. М., 1968, стр. 25.

Выделено мною В.В.

Будучи студентом–геологом, я пописывал. Принес что–то очередное в молодежную газету. В отделе никого: перерыв. Сижу, жду. Человек я был уже свой, и мне позволялось занямать один из столов в отсутствии хозяев.

Заглянул человек в шапке, попросил разрешения войти. Пожилой, смущающийся, отчаянный. Меня принял за штатного. Я отпираться не стал, пожал его руку, холодную и доверчивую. Вероятно, я был не первым, кому он показывал свои творенья — общую тетрадь в коричневом ледерине: страницы по цвету напоминали переплет.

Стихи — разборчиво, крупными школьными буквами. В некоторых словах разными чернилами и почерками исправлены грамматические ошибки. Стихи, как стихи, и рифмы есть — «пошел» — «нашел».

Классиком я себя уже тогда не полагал, и потому вступил в разговор, причем смущались мы с ним наперегонки. Не считая себя вправе поучать его откровенно — человек в возрасте (и сейчас трепещу перед аксакалами), я старался найти в тексте примеры положительные, и находил.

Участие мое воодушевило его, он крепчал на глазах. Через полчаса уже не давал мне слова вымолвить, размахивал руками, захлебываясь, объяснял историю каждой строки, взятой во внимание.

«А этот стих я составил в 47–м, когда шел с работы. Понимаете, холод страшенный, а кругом — ночь, ну я и составил, значит!..»

«Понимаете, хорошие стихи почему–то у меня получаются, когда я голову мою. Почему так, а? Может, голова нагревается, потому?» — и ждал ответа. И, забивая ответ, извергался дальше.

Судя по его полному собранию сочинений, голову он мыл не часто. Если не сказать — вовсе не мыл. И надежды, что когда–нибудь это случится, честно говоря, было мало.

…Одну описку прежние читатели все же пропустили. Я помню эту строку: «темный лес шумер…»

Говорят, что суеверны моряки и старухи. Мне больше нравится сравнение с моряком.