Олжас Сулейменов - Книга благонамеренного читателя

Через несколько веков, когда значение тюркского языка в Руси уже не было столь насущным и он забылся, многие иноязычные включения «Слова» стали резко заметными; они выпирали из текста, бросались в глаза (пресловутые чага, ортьма, япончица и др., не вошедшие в общерусский).

Языковая ситуация, сложившаяся в городах Киевской Руси в XII веке, напоминает мне ситуацию времени Пушкина и Толстого, когда высшее русское сословие было практически двуязычным.

В XX веке многие выражения Пушкина и целые страницы из романов Толстого пришлось переводить на русский. Пример того, как быстро может измениться языковая ситуация. Отличия несомненно есть. Прежде всего в том, что тюркский язык в XII веке распространился не только при княжеских дворах, но охватывал и торговое сословие,и воинское.

В армии российских императоров не было французских частей.

В войсках киевских князей, как мы видели, воины–тюрки составляли значительный процент. И управлять ими можно было, зная их язык.

Если бы до нас дошли протографы летописей X–XI–XII веков, мы, возможно, убедились бы, насколько силен был тюркский элемент в литературном южнорусском языке в эпоху раннего средневековья.

Если бы «Слово о полку Игореве» не переписывалось в XVI веке!.. Сохранились Переписчиком в тексте только те тюркские слова, которые ещё были в ходу в северорусском наречии.

Но даже уцелевшие при переписке тюркские включения придают речи «Слова» особый колорит и вкус, как щепотка баскунчакской соли, растворенная в чаше днепровской воды. Или капля крови. Или слеза.

П р и м е ч а н и я

1. Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1945, стр. 21.

2. Там же. стр. 470.

3. «Правда», 25 декабря 1951 года.

4. Рыбаков Б. А. Русь и Хазария. Академику Грекову ко дню семидесятилетия. Сб. статей, 1952 год.

5. Сороколетов Ф. П. История военной лексики в русском языке. Л., 1970, стр. 194.

6. Там же, стр. 252–253.

7. Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1945.

Война и мир

Работу над этой главой я прервал, чтобы слетать в Дубулты на четырехстороннюю встречу писателей. С 13 по 16 мая 1974 года в зале Дома творчества шли обсуждения литературных дел с участием четырех делегаций — Индии, Бангладеш, Пакистана и Советского Союза. Главной темой дискуссии, так же как и на первой встрече в Ташкенте, и на конференции в Алма–Ате стал вопрос: отношение к культурному наследию. Выступающие не выделяли его из общей проблемы — современность и история. Делегаты говорили о том что научно–техническая революция увеличила психологическую дистанцию между прошлым и настоящим. Есть ли необходимость вникать в идеи старика Вольта о гальванизации, чтобы включить зажигание в автомобиле?

Яростное отрицание классической истории — одна из характерных черт мировоззрения молодой интеллигенции Азии.

Недоверие к истории и на Востоке и на Западе вызвано тем, что история, как считал Поль Валери, дискредитировала себя в последние столетия. Она слишком долго была прислужницей политики, источником шовинизма и национализма.

Даже влюбленный в историю Марк Блок вынужден был, говоря о влиянии историков на историю, некогда заметить: «И правда, у человека, который сидя за письменным столом неспособен оградить свой мозг от вируса современности, токсины этого вируса того и гляди профильтруются даже в комментарии к «Илиаде» или «Рамаяне» 1.

История участвует в формировании современного мировоззрения. Ученые, состоявшие на службе империализма и колониализма, своими авторитетными трудами, прививали народам комплекс расовой и национальной неполноценности.

Против этого решительно выступила советская историческая наука…

На совещании хорошо думается. Как на концерте симфонической музыки. Речи или музыкальный фон стимулируют мыслительный процесс. Ассоциации непрерывны.

…Упорная вера в неизменность вещей делает науку ненаучной. Действительность может быть понята по ее причинам — искал выход Лейбниц. Но причины часто постулировались в практике, ибо они должны были служить убедительным оправданием необходимого следствия.

Смешение преемственной связи с объяснением — не всегда заблуждение, но нередко метод исследования. Сила персональной оценки превосходит историческую истину, и вольно или невольно факт приобретает черты сатанинские и обречен на презрение ученого, так как идее божеской факт служить уже не может. Следовательно, не нужен.

Одной из причин ненаучности историографии можно назвать и слепое доверие к письменным источникам. Они отдельно, и в совокупности опровергают ходячую поговорку — «история права». Принимая любое свидетельство древних хронистов на веру, мы получаем ложное представление о минувшем. Историческое событие чаще всего описано с одной стороны, и беспристрастность ее ещё требует доказательств. В сознании наших предков были свои внутренние перегородки; в каждой местности и эпохе — свои.