Павел Висковатов - Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова

Если сопоставить этот рассказ с некоторыми моментами из повести «Княжна Мэри», то невольно приходится думать, что Лермонтов, любивший «на деле собирать материалы для своих творений», воспользовался эпизодами из тогдашней жизни своей на водах и встречами с прекрасной француженкой для рисовки некоторых внешних сторон в своей повести.

Хотя прекрасная француженка и пишет, что так рассердилась на Лермонтова, что больше его не принимает, но уже через четыре дня – 30 августа – она сообщает, что виделась с поэтом и так и не добилась от него правды и объяснения его выходкам. «Лермонтов всегда и со всеми лжет! – негодуя замечает она. – Такая его система. Все знакомые, имевшие с ним сношения, говоря с его слов, рассказывали все разное. Обо мне он ни полслова не говорил. Я была тронута и ему написала очень любезное письмо» и т. д. Позднее та же особа говорит о Лермонтове: «Я на него вовсе не сердилась и очень хорошо понимала его характер: он свои фарсы делал без злобы».

Впрочем, мы не без опасения высказываем свои соображения по поводу отражения эпизодов с француженкой в «Герое нашего времени», прибавляя таким образом еще новую кандидатку к целому сонму лиц, на которых указывали или которые сами утверждали, будто Лермонтов был влюблен в них и это они послужили прототипом для княжны Мэри. Так, утверждали, что в ней поэт выставил сестру Мартынова, что будто и было настоящей причиной несчастной дуэли. Видели прототип княгини и княжны Лиговских в г-же Киньяковой с дочерью из Симбирска, лечившихся в Пятигорске, в г-же Ивановой из Елисаветграда, в г-же Прянишниковой и племяннице ее, г-же Быховец, с которыми, впрочем, Лермонтов познакомился перед последней своей дуэлью. В 1881 году по Пятигорскому бульвару и у источников ходила г-жа В. в длинных седых локонах со следами стройной красоты. Ее все называли «Княжной Мэри», и она принимала это название с видимым удовольствием. Но самое курьезное, это упорное уверение разных собирателей вестей о Лермонтове, что поэт списывал главную героиню своего романа с Э. А. Шан-Гирей. Тщетно почтенная и уважаемая Эмилия Александровна более 10 лет в целом ряде заметок в различных журналах сообщает, что она познакомилась с Михаилом Юрьевичем в мае 1841 года, тогда как «Герой нашего времени» был написан с 1838 по 1840 год. Последний рассказ «Княжна Мэри», оконченный в октябре или ноябре, был напечатан раньше последнего выезда поэта на Кавказ. Ее сообщениям не внемлят. Уж видно так созданы люди, что им непременно верится в то, во что им почему-либо хочется верить, а не в то. что есть на самом деле. Даже в лермонтовском музее, где находятся все статьи г-жи Шан-Гирей, и куда она специально писала, препровождая портрет свой, о присылке которого ее просили, – даже там не могли воздержаться от того, чтобы не подписать под портретом: «Княжна Мэри».

Г-жа Гомер-де Гелль не на шутку полюбила поэта, встретясь с ним еще раз через два месяца в Ялте. Она уверилась, что была бы счастлива с ним. «Мы оба поэты! – восклицает она. – Между нами все чисто». Под обаянием увлечения и поэтической обстановки они обменялись стихотворениями. Лермонтов написал ей лирическую пьеску на французском языке, описывая случай, когда оба сговорились идти гулять из Мисхора в Сименс и М-me де Гелль нашла поэта на месте назначенного свидания, спящим под березой. Михаил Юрьевич страшно дурачился с интересной иностранкой, весьма легко относившейся к жизни, но все же понимавшей значение нашего поэта лучше многих из его соотечественников. Она называла Михаила Юрьевича «Буль-буль», что по-татарски означает соловей, и в письмах во Францию высказывала, что «это новое светило, которое возвысится и далеко взойдет на поэтическом горизонте России». Г-жа де Гелль посвятила нашему поэту стихотворение под заглавием «Соловей Лермонтову» и поместила его тогда же в «Одесском журнале».

Пробыв на минеральных водах, Лермонтов поехал в Ставрополь узнать о своем отпуске для свидания с бабушкой в Петербурге, о котором старушка Арсеньева неустанно хлопотала. В штабе командировавшего генерала-адъютанта Граббе, расположенном в Ставрополе, поэт хотел справиться, что отвечали на запрос о нем военного министра. Старшим адъютантом при штабе оказался товарищ Михаила Юрьевича по Московскому университетскому пансиону, который и показал поэту ответную бумагу. Обыкновенно по некоторым бумагам, не требовавшим какой-либо «особенной отписки», писари сами составляли черновые отпуски, и в такую-то категорию бумаг попал и запрос министра о Лермонтове. В «отпуске» было сказано, что такой-то поручик Лермонтов служит исправно, ведет жизнь трезвую и добропорядочную и ни в каких злокачественных поступках не замечен Лермонтов сильно хохотал над такой для него «аттестацией» и уверял, что ничего не может быть для него более лестным.