Михаил Одесский: Москва плутоническая

В фантастическом произведении Обручева, как и в мемуарах Оссендовского, кошмар современной политики интерпретируется или компенсируется при помощи оккультных паранаучных концепций. Правда, подземное человечество, с которым вступили в контакт посетители Плутонии, было первобытным и никак не демонстрировало высокого технического уровня утопий Сент-Ива и Оссендовского. Однако само по себе путешествие под землю реализовывало ту же сюжетную и мифологическую парадигму. Тем более, что заглавие романа сигнализирует о причастности к определенной традиции: «В этой стране всегда господствует день. Центральное светило, скрытое в недрах нашей планеты, как бы соответствует представлениям древних народов о боге огня, таящемся под землей. Я предлагаю назвать светило Плутоном, а страну — Плутонией …» [там же: 82]. Это любопытным образом перекликается с книгой французского оккультиста, который допускает именование Агартхи царством Плутона: «Агартта не единственный храм, сообщающийся с недрами Земли, ибо жрецы и жрицы Кельтиды делали то же самое, что и дало друидической Европе название империи Плутона, сына Аменти» [Сент-Ив д’Альвейдр 1915: 47].

Да Обручев и не очень маскируется. В романе содержится подробное изложение еретической с нормативной точки зрения теории полой земли (вызывавшей позднее симпатии руководителей Третьего Рейха), где, в частности, упоминается ученый XVIII в. Лесли, который «утверждал, что внутренность Земли заполнена воздухом, самосветящимся вследствие давления (ср. "особое свечение" в Агартхе Оссендовского — М. О.). В этом воздухе движутся две планеты — Прозерпина и Плутон …» [Обручев 1958: 301].

Впрочем, теория полой земли была настолько одиозной, что Обручев, воспользовавшись ею как сюжетной мотивировкой, одновременно отмежевался от нее как доктрины откровенно несолидной. Зато — в качестве геолога и исследователя Центральной Азии — он полностью разделял концепцию «древнего темени Азии», то есть наличия некоего участка континента, никогда не затоплявшегося, никогда не уходившего под воду. Эта концепция, которую ныне строгая наука отвергает, более основательна, чем ересь полой земли, и, казалось бы, отнюдь не фантастична. Но ведь именно идеи такого рода позволяли аргументировать саму возможность существования древнейшей территории, а значит, и гипотетического народа, что сохранил таинственную доисторическую культуру.

В порядке «странных сближений» также забавно, что знаток подземной Москвы Павел Петрович Мамочкин явно аукается с одним из участников экспедиции в подземную Плутонию — зоологом Семеном Семеновичем Папочкиным.

Поклонником книги Сент-Ива выступил также экстравагантный Александр Васильевич Барченко (1881–1938). Позднее, на допросах у ежовских следователей, он рассказывал: «В период 1920–1923 гг. в Петрограде я добыл книгу Сент-Ив де Альвейдера … В этой книге Сент-Ив де Альвейдер писал о существовании центра древней науки, называемого Агартой, и указывал ее местоположение на стыке границ Индии и Тибета, Афганистана. По возвращении из Мурманска я поселился в конце 1923 года в ламаистском дацане в Ленинграде. Здесь я установил непосредственные отношения с тибетскими ламами, приехавшими из Лхасы … К этому времени у меня оформилось представление, что "кровавый кошмар современности" есть результат молодости исторического опыта русской революции, который вместе с возникновением и развитием марксизма насчитывает каких-нибудь семьдесят лет. А где же пути и средства бескровного решения возникающих вопросов? В этот же период происходит обогащение сведениями об Агарте у Сент-Ива де Альвейдера, о Шамбале от тибетцев из Лхасы, как о центре "Великого Братства Азии", объединяющем все мистические общины Востока …» [цит по: Шишкин 1999: 358, 366].

Для Барченко информация о подземной Агартхе послужила побудительным мотивом как изучения телепатии, так и организации тайного общества, стремившегося под покровительством НКВД установить связи с Агартхой-Шамбалой в целях распространения и коррекции идей большевизма. Эволюция этого идейного комплекса, равным образом — его связь с деятельностью в Азии Н. К. Рериха, обстоятельно рассмотрены в монографии Олега Шишкина.

Итак, ситуация Мировой войны и Гражданской Смуты способствовала актуализации мифа о «Подземном мистическом центре», сформулированного в среде оккультистов рубежа веков. Эмигрант-«возвращенец» Глеб Алексеев вполне осознавал катастрофический аспект современности, позволяя себе невнятные рассуждения о «бешеном землетрясении петровских времен, вздернувших Россию не хуже, чем сейчас, на дыбу» [Алексеев 1991: 63]. Кроме того, он в своем романе — вслед за научными теорями Стеллецкого — удачно вписал миф «Подземного мистического центра» в рамки московского текста [см. связь «Подземной Москвы» с основным созданием Фиорованти — Успенским храмом московского Кремля — объектом, смыслообразующим для традиционного «московского текста», — Одесский 1998: 9–25], к тому же добавив технократический компонент «метро».