Сергей Скибин - История русской литературы XIX века. Часть 1 - 1795-1830 годы

Вместе с тем, несмотря на враждебные отношения с социальным миром, человек включен в бесконечный Космос, но не для того чтобы изучать мир, познавать его законы и объяснять их, а с целью его переживания.

Человек воспринимает мир не только разумом и не только чувством, а всем существом. Исходя из этого, романтики настаивают на многообразных отношениях человека с миром, исключающих какую-либо односторонность, считая, в противоположность просветителям, что национально-рассудочные отношения не выступают ни единственными, ни доминирующими. Они подчеркивают значимость чувственных связей человека с миром и придают огромное значение эмоциям, лиризму, экспрессии, вчувствованию, экзальтации – субъективному восприятию. Это означает, что романтик не изучает жизнь, а воспринимает ее сразу, целиком, не прибегая к помощи рассудка и надеясь на показания своей интуиции. Романтик не доверяет теоретическим знаниям («системоверию», как выразился Ваккенродер), его мышление непосредственно, «наивно», интуитивно.

Сущность романтизма – в порыве в бесконечное и в томлении по нему. При этом бесконечное безгранично, оно не исчерпывается земными просторами, а простирается за пределы земного бытия. Так рождается характерный признак романтизма – «романтическое двоемирие». Романтик одновременно пребывает в двух мирах – посюстороннем, земном, и в потустороннем, небесном, бытийном. Главное устремление романтиков – совмещение двух миров в едином образе.

Здесь романтики столкнулись с известной трудностью: дух человека бесконечен и универсален, но сам он смертен, т. е. конечен и единичен. Как же можно воплотить бесконечное и универсальное в единичном и конечном? Совершенно ясно, что такой возможностью не обладает наука, что в этом случае не помогут ни простое созерцание (эмпирическое познание), ни жизненный опыт. Бесконечное и универсальное нельзя постичь одним разумом или одним чувством. Их можно охватить таким способом, который одновременно и разумен, и чувствен. Именно такими свойствами обладает чувственный образ, который лежит в основе искусства. Чем дальше тот или иной вид искусства отстоит от рациональных способов постижения мира, тем он выше (словесное искусство изначально сковано словом, несущим мысль, в отличие от музыки, представляющей собой поток звуков, опосредованно связанных с мыслью).

Содержанием элегии стала грусть как преобладающий признак отношения к действительности. Так была поколеблена принудительная связь между жанром и содержанием лирического стихотворения. Если в классицизме личными чувствами ведали жанры «средние», а гражданскими эмоциями – «высокие», то Жуковский сделал шаг к тому, чтобы личность стала единой в своих чувствах, многосложной и многогранной, прекрасной и возвышенной, чтобы «средние» жанры могли наполниться гражданскими переживаниями, а «высокие» – личными и даже интимными. Действительность в поэзии Жуковского выступила не отвлеченной от личности, а пропущенной через ее душевную жизнь, окрашенной неповторимыми индивидуальными настроениями.

Жуковский придал элегической грусти всепроникающий и всеохватывающий характер. Элегическое настроение – это господствующая тональность в его лирике. Элегия – песня всей человеческой жизни, выражающая глубокое и неискоренимое разочарование в земном мире. Для классицистов весь миропорядок, земной и небесный, разумен. Несчастия и беды, горечь и разочарование – это досадные случаи, не отменяющие разумное и целесообразное устройство бытия. Жуковский иначе смотрит на Божий мир. В элегии «На кончину ее величества королевы Виртембергской» он писал:

В отличие от классицистов и просветителей, гибель «прекрасного» осмыслена им не случайностью, а неотвратимым и печальным «уделом», т. е. роковой судьбой, предначертанной свыше, своего рода законом мироздания. Гибель «прекрасного» на земле – знак неизбежного конца молодости, красоты, лучших, возвышеннейших душевных побуждений в их расцвете. Грусть – не результат какого-то нелепого, случайного события, досадно нарушающего разумность и «правильность» общего хода жизни, а чувство, вполне проявляющее ее смысл. Грусть как чувство, выражаемое элегиями, стала всеобщей, всепроникающей. Ею окрашены и вечные философские вопросы – противоречия между конечностью тела и бесконечностью духа, и социальные – неудовлетворенность земной жизнью, в которой гибнут высокие духовные ценности, и психологические – желание передать неповторимость личных эмоций и веру в иной, лучший мир, в загадочное, таинственное там, жгучую мечту о нем и жажду его достижения.