Людмила Кайда - Эссе - стилистический портрет

В этой связи интересно наблюдение великого Леонарда Бернстайна о том, что гармония композиции может быть создана и нарушением всех привычных канонов. В книге «Радость музыки» (1959) на примере «божественной музыки» Бетховена он ведет исследование в форме платоновского диалога.

Доказательства магического влияния музыки Бетховена - мелодия, ритм, контрапункт, гармония, оркестровка - отпадают одно за другим. Контрапункт у него «абсолютно ученический». Мелодия? Но «чтобы заслужить именоваться мелодией, надо ведь быть мотивчиком, который напевают завсегдатаи пивной» [7] Цит. по: Бернстайн Л. Почему именно Бетховен? // Независимая газета. 1993. 22 января. С. 7. , а «любая последовательность нот - это уже мелодия». значит, тоже ничего особенного. Гармония - «не самая сильная сторона у Бетховена». Так в чем же секрет гениальности?

Оказывается, утверждает Л. Бернстайн, «все дело - в комбинации всех музыкальных элементов, в общем впечатлении.», и приходит к настоящему открытию, которое, думаю, можно отнести к универсальным законам композиции. Он пишет: Бетховен обладал «магическим даром, который ищут все творцы: необъяснимой способностью точно чувствовать, какой должна быть следующая нота. У Бетховена этот дар присутствует в такой степени, что все остальные композиторы остаются далеко позади».

Форма, даже самая отшлифованная, может быть «пустой и бессмысленной». Одухотворенность формы может родиться под рукой гения. «Бетховен. нарушал все правила и изгонял из нот куски, написанные с поразительной «правильностью». Правильность - вот нужное нам слово! Если ты чувствуешь, что каждая нота следует за единственно возможной в данный момент в данном контексте нотой, значит, ты имеешь счастье слушать Бетховена». Что же это, исключение из правил, доступное гению? А может быть, творческое восприятие слушателя, которое, подчиняясь воле композитора, слышит его музыку в контексте? Одним словом, Траурный марш «Героической» симфонии Бетховена, нарушающий все понятия гармонии, кажется «написанным на небесах». И с этим нельзя не согласиться.

Однако вернемся к Монтеню, к тому же эссе «О книгах». Случайность, спонтанность мыслей. Какая-то антиматерия, улавливаемая лишь восприятием текста в целом. Лингвистические сигналы упрятаны в подтексте, но с первого прочтения ясно: под видом субъективистского «я» изложены основы эмпирической этики Нового времени. Через опыт в размышлениях одного человека просматривается, прочитывается моральный кодекс целого поколения тех давних времен. Эффект создан не притязательной субъективностью стиля, случайностью приводимых фактов, которые вовлекают в философскую рефлексию. А спонтанность процесса осмысления своего «я» создает атмосферу сиюминутной естественности, располагает к доверительности, стимулирует ответные реакции.

Спонтанность - «процесс вдохновенного творчества, не имеющий видимых внешних стимулов и протекающий путем самодвижения художественного мышления поэта» [8] Бореев Ю. Эстетика. Теория литературы: Энциклопедический словарь терминов. М.: Астрель: АСТ, 2003. С. 427. . Под непритязательной болтовней скрывается лаборатория утонченного и экспериментирующего разума. Критически разоблачительный характер всех официальных табу сделал книгу Мон- теня своеобразным сводом моральных законов, выверенных жизнью и пропущенных через судьбу конкретного человека. Истины, усвоенные обществом, искусственно созданные идеалы пошатнулись. Их несостоятельность, лживость, сумасбродство стали очевидны. Если, по Монтеню, жизнь сделать «занятием» и «искусством», то научишься отличать истинные ценности от личины благочестия, будешь «измерять человека без ходулей», узнаешь, что такое совесть, благородство, храбрость, любовь и т. д.

Скептицизм Монтеня помог переоценить средневековые представления о мировом порядке и его устоявшейся многоступенчатой субординации. Самонаблюдение позволило открыть самого себя, саморефлексия стала механизмом развития мысли. Забальзамированный букет, простоявший более четырех столетий!

Автор дает определение новой науки - науки самопознания в форме раздумчивого мимоходного признания, можно даже считать, в форме описательной дефиниции: «Я . занят изучением только одной науки, науки самопознания, которая должна меня научить хорошо жить и хорошо умереть». Цель и задачи этой науки ограничены рамками человеческой жизни. Но оценить, что из этого получилось, можно только в масштабах «большого времени».