Дмитрий Петров - Магия слова

- В общем, это абсолютно политизированный вопрос, не имеющий никакого отношения к топографии…

- … еще раз доказывающий, что язык – любимая игрушка в руках власти.

- Если уж идти на принцип, давайте, наконец, перестанем называть Германию Германией, а начнем говорить Дойчланд (Deutschland) , как произносят сами немцы.

- Откуда, кстати, пошло разночтение?

- Германия как государство сложилось достаточно поздно. А обобщенное латинское название всех народов, живших на этой территории, было германцы. Соответственно, латинская традиция закрепилась в некоторых языковых нормах. Другие страны пошли по пути адаптации национальных языков к старому самоназванию германских народов – тевтоны. Что превратилось, например, в датском в tysk , в итальянском – в tedesco . А ближе к французам жило племя аллеманы , по ним и назвали Германию – Allemagne. Ближе к Скандинавии обитали саксы , поэтому по-фински «немец» – saksalainen . То же происходило и с обозначением русских в других языках. Прежде чем русские как народ сформировались из славянских племён, живших на этой территории, эти племена были знакомы прибалтийским или угрофинским народам, нашим самым древним соседям. Поэтому по-латышски «русский» - это kriеvs , от кривичи ; по-фински – venalainen , от вятич (в древности «вентичи»), или венеды .

- Все это захватывающе интересно, но как бы нам не свернуть со столбовой дороги нашего разговора на тему «Язык и власть». Влияние политики на лексику одними переименованиями ведь не ограничивается. Однажды я спросил писателя Владимира Сорокина, одного из лучших, на мой взгляд, современных русских стилистов: «Чем отличается говно от дерьма?» Он засмеялся: все почему-то считают меня специалистом по этой коричневой субстанции. Но ответил: «Тем же, чем мудак от дурака. Дерьмо – культурный эквивалент говна. А говно – это просто говно. Это жизнь». И тогда я задал второй вопрос: «Оттуда во время языковой реформы 1950-1960-х годов в слове дерьмо появился мягкий кончик «ь» ? Раньше-то его не было. Вспомним Маяковского: «…роясь в сегодняшнем окаменевшем дерме ». Знаешь, что он сказал? «Реформа прошла в период хрущевской оттепели. Помягчали нравы – вот и на дерьме отразилось». Вообрази, политика отражается даже на орфографии! В чем ты видишь смысл лингвистических реформ именно для власти?

- Основной движущий мотив связан с централизацией власти, большим контролем…

- Большим контролем над языком?

- Да, чтобы через его общую норму осуществлять больший контроль над обществом. На практике это выглядит так. Есть понятие интерпретация . Мы можем обозначить явление в более негативной коннотации (со-значении) или в более позитивной. Простой пример: разведчик или шпион , боевик или повстанец . То есть в каждой синонимической паре – один и тот же человек, и делает он, в общем, то же самое. Но называем мы его по-разному – в зависимости от отношения к нему. Это первое, чем власть способна оказать воздействие на массовое сознание, общественное мнение и, соответственно, его отношение к какому-либо явлению.

Второй момент. Создавая единую лингвистическую норму, власть может юридически контролировать население. Закон немыслим без формулировок, и законотворчество невозможно без языкового творчества. Любое судебное разбирательство – это состязание слов. Виновен или невиновен? Оправдать или осудить? Самооборона или насилие? Изнасилование или по обоюдному согласию?

- Прости, прерву. В 2006 году на Священном Синоде Патриарх Алексий II сказал: «Сегодня убийство нерожденного ребенка называют прерыванием беременности , жизнь во блуде – гражданским браком , а корыстолюбие – материальной заинтересованностью».

- Совершенно четко подмечено. Так вот, устанавливая нормы определения каких-то деяний, власть устанавливает и свое отношение к ним, и последствия, которые они за собой влекут. Третий аспект: централизация власти через централизацию языка. Во Франции еще с XVIII века шла борьба за вытеснение всех провинциальных языков – провансальского, бретонского, корсиканского и т.д.

- Вытеснение конкретно откуда?

- Из образования и письменного обращения, а этого достаточно. Достаточно для того, чтобы низвести язык до уровня вымирания. Если ему не учат, на нем не пишут и не читают, его удел – удел отверженного. Он может влачить существование, но будет выполнять крайне ограниченные функции. Во Франции этот процесс начался еще при абсолютизме Бурбонов, очень активно продолжался в революционный период, да и не прекращался практически ни при одном режиме. Вообще, французское отношение к языку – очень государственническое. Для Франции и французов вопрос языка – один из фундаментальных. Это одна из стран, где борьба за сохранение и господство своего языка – краеугольный камень государственной политики: поддержка франкофонии во всем мире, вытеснение иноязычных произведений искусства и массовой культуры и недопущение заимствований в свой язык. Даже слово «компьютер» у них свое – ordinateur.