Евгений Клюев: Между двух стульев

Самозабвенно любезничавшие Бон Жуан и Тридевятая Цаца, вздрогнув, сорвались с места и в мгновение ока скрылись из виду.

– Вы не заметили, в какую сторону они унеслись? – озадаченно спросил Слономоська и признался: – Я проглядел.

Петропавел заметил и показал. Слономоська схватил его в охапку и бросился туда же с криками о помощи.

– Разве они тоже знают, где лежит Спящая Уродина, – изумленно и полузадушенно прохрипел Петропавел. – Этого же, кроме Вас, не знает никто! Вы ведь сами утверждали…

Пожав на бегу могучими, плечами, Слономоська попросил:

– Пожалуйста, соблюдайте разницу между тем, что высказывается, и тем, что утверждается. Путь к Спящей Уродине знаю только я – я действительно высказывал это. Но я этого не утверждал.

А между тем не прошло и пяти минут, как выяснилось, что пресловутый сей путь отнюдь не долог и не труден: они довольно скоро догнали Тридевятую Цацу. Та, пребывая теперь в неподвижности, держала на руках смертельно уставшего Бон Жуана.

– Это здесь, – заговорщически сказал Слономоська.

Петропавел не увидел ничего, кроме каменной стены, не имевшей ни начала, ни конца и уходившей в небо. С трех сторон от нее простиралась равнина.

– И где тут Спящая Уродина? – спросил он, спрыгивая на землю.

– Да вот же она! – Слономоська изо всех, как показалось Петропавлу, сил лягнул стену.

– Где? – переспросил Петропавел, не поняв жеста ноги.

– Не пытайтесь увидеть ее: мы подошли слишком близко. Сейчас вся она не дана в зрительное ощущение. Вы созерцаете… да, я не могу ошибиться… часть ее спины. – И Слономоська кивнул на стену.

Петропавлу сделалось жутко. Он потрогал стену пальцем: камень как камень!

– Из чего она сделана? – шепотом спросил он.

– Из плоти и крови. Как Вы. – Тут Слономоська рассмеялся: – Да не шепчите Вы: у нее крепкий сон. – В доказательство он еще раз лягнул стену. С ней действительно ничего не произошло.

– А Вы уверены, что она проснется от поцелуя? – засомневался Петропавел.

– На сто процентов!.. Перестаньте же наконец любезничать! – крикнул он Бон Жуану и Тридевятой Цаце. Те любезничать продолжали.

– Интересно, чем она питается…

Слономоська развел конечностями: он не знал.

– А в каком направлении надо идти к голове?

– На юг, – по солнцу определил Слономоська. – Вам-то какая разница! Целовать можно хоть здесь!

– И он боднул стену.

– По-моему, это глупо, – помолчав, признался Петропавел. – И потом: как Вы собираетесь на ней жениться? Вам… не много ли всего этого будет?

– Нет, мне нравятся рослые, – отвечал простодушный Слономоська и обратился сразу к троим: – Ну что, приступаем?

– Приступаем! – отозвалась Тридевятая Цаца, как ни странно, следившая за ходом событий. Потом горделиво добавила: – Там, у себя за тридевять земель, я тоже такая… огромная.

– А разве мы никого больше не будем приглашать? – вспомнил Петропавел. – Все-таки историческое событие…

– Обойдутся! – грубо сказал Слономоська. – Поцелуй Спящей Уродины – это таинство. Скажите спасибо, что Вас пригласили!

Петропавел не понял последнего заявления, но смолчал, а Слономоська забеспокоился:

– Оставим Бон Жуана одного или нам можно побыть рядом?

– Зачем же, это надолго! – Тридевятая Цаца мяукнула и засунула в оба уха по ватному тампону, протянув такие же Слономоське и Петропавлу. – Возьмите, – многозначительно сказала она, – пригодятся!

– Может быть, не слишком вежливо – обращаться к ней со спины? – опять подал голос Петропавел.

– Бон Жуану все равно! – уверил его Слономоська. – Ой, я так волнуюсь!.. Решается моя судьба. – И он засунул тампоны в уши.

Петропавел последовал его примеру, подумав с горечью: «Что ж тогда мне-то говорить? Или я в результате наконец попадаю домой, или…» – о том, как он будет растоптан Слономоськой, Петропавел не решился даже подумать.

Втроем они отошли шагов на сто от места переговоров. Тридевятая Цаца жестом попросила всех отвернуться.

Так, отвернувшись, с ватными тампонами в ушах, простояли они много месяцев. Правда, не все: Тридевятая Цаца частенько отлучалась по своим делам, не сообщая о них никому, – впрочем, Петропавел и Слономоська не слишком-то ей интересовались, потому что на пятой, кажется, неделе от усталости оба они вообще перестали реагировать на внешние события.

Наконец Тридевятая Цаца развернула их лицом к месту переговоров – и Петропавел, даже не увидев еще ничего, услышал потрясший равнину страшный крик Слономоськи: