Евгений Клюев: Между двух стульев

Услышав про могилу, Петропавел только покачал головой.

Удивительно было уже то, как Паросенок смог, не сбавляя скорости, везти на себе такую громадину – Слономоську, не говоря уже о том, что под силу ему оказались и четыре пассажира, опять-таки включая пресловутого Слономоську. Однако он благополучно доставил всех четырех на окраину НАСЕЛЕННОГО ПУНКТИКА, чтобы не будоражить горожан и не пробуждать в них желания водить Слономоську.

На протяжении всего пути Бон Жуан любезничал с Тридевятой Цацей, не обращая никакого внимания на спутников, что, впрочем, не раздражало последних: они были заняты – со страшной силой дулись друг на друга и раздулись до невероятных размеров, чуть не вытеснив с ограниченного все-таки пространства Паросенка довольно большую Тридевятую Цацу и Бон Жуана. Тридевятая Цаца всю дорогу вела себя неописуемо странно: она выла по-волчьи и пыталась разрисовать фломастером плащ Бон Жуана – причем хотелось ей цветами, а получалось – плодами.

Уже на окраине города, улучив момент, пока Бон Жуан смывал с плаща плоды в маленькой луже, где лежал Б. Г. Мот, Слономоська кое-как втолковал Тридевятой Цаце, что от нее требуется. Она, кажется, поняла это, выразив понимание весьма причудливым образом: конским храпом с перемежающейся хромотой. После объяснения Слономоська увел все еще сердитого на него Петропавла, чтобы Тридевятая Цаца в спокойной обстановке могла объяснить Бон Жуану его задачи.

Когда же прошло достаточно времени, чтобы Бон Жуан осознал значимость возложенных на него обязанностей, Слономоська вместе с Петропавлом подошел к уже любезничавшей паре и обратился ко всем троим.

– Друзья, римляне и сограждане! – он цитировал не «Цезаря» Шекспира, а «Охоту на Снарка» Льюиса Кэрролла, но никто из присутствующих ни того ни другого не читал и цитаты не опознал. – Наши с вами задачи, пожалуй, посложней, чем у Боцмана, Булочника, Барристера, Бандида и других!.. – Слономоська настойчиво продолжал без ссылок цитировать никому не известный текст. – Вспомним этих славных людей: им достаточно было только поймать Снарка – целовать же его было необязательно. Нам с вами Спящую Уродину целовать – обязательно! И от того, правильно ли мы ее поцелуем, зависит наше будущее. Я не стану рисовать вам его в радужных красках: очень может быть, что все мы погибнем от руки или ноги Спящей Уродины, когда та наконец проснется. Но это пустяки. Такой смерти бояться не надо!..

Друзья! Трудно сказать, что ожидает нас, – ясно одно: так продолжаться больше не может. Отныне Спящая Уродина не должна лежать непоцелованной где-то там, далеко от нас. Она должна лежать среди нас – поцелованной…

– …или мертвой! – неожиданно ввернула Тридевятая Цаца и дико захохотала.

– Что Вы имеете в виду? – испуганно спросил Слономоська.

– Ах, да ничего! – прошептала Тридевятая Цаца на ухо Слономоське, после чего, наклонившись к уху Бон Жуана, гаркнула туда: – Это я так! Для странности! – А тот горячо зааплодировал в ответ.

– Чему Вы аплодируете? – возмутился Слономоська.

Бон Жуан повернулся к нему спиной и громко спросил у Тридевятой Цацы:

– Разве этот Слономоська – женщина? Почему он хочет, чтобы я разговаривал с ним? Спросите его самого о его поле!

Тридевятая Цаца спросила. Слономоська ответил, что он не женщина.

– Как он ответил? – поинтересовался Бон Жуан.

Тридевятая Цаца повторила ответ Слономоськи, а Бон Жуан сказал в пространство:

– Как часто мы по собственной воле оказываемся в дурацком положении!

– Выступаем в полночь! – рявкнул вдруг Слономоська прекратив косвенные препирательства с Бон Жуаном.

Это заявление возмутило уже Петропавла:

– Почему в полночь? Другого времени, что ли, нет?

– Это самое неудобное время, какое я могу предложить! -мстительно произнес Слономоська.

Петропавел глубоко вздохнул и спросил:

– Когда же у вас тут полночь?

– Полночь уже наступила! – быстро откликнулся Слономоська. – Так что мы опоздали и должны теперь очень спешить.

Глядя на ослепительное солнце, Петропавел просто вознегодовал:

– Вот еще, спешить! До сих пор не спешили, а теперь будто что-то случилось: мы, что, в какое-нибудь определенное время должны ее целовать?

– О да! – проникновенно заговорил Слономоська. – Спящую Уродину лучше всего целовать на рассвете… Может быть, на вид она действительно тошнотворна, однако масштабность ее как явления природы восхищает. – Тут Слономоська глубоко вздохнул, чтобы в его тяжелые легкие набралось побольше воздуха, и истошно заорал: – Вперед!