Валерий Пестерев - Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия

А все последующие десятилетия жизни Шарлотты прошли в России, куда она отправилась из Франции на поиски своей матери Альбертины. И хотя попервоначалу девушка живет намерением вернуться на исконную родину, обстоятельства складываются так, что Шарлотта остается в России до конца своих дней. Но Франция постоянно живет в ее душе, составляя часть ее внутреннего мира, проявляясь в ее образе жизни, внешности, манере вести себя и французском языке. Эту свою Францию она и передает вначале дочери и сыну, а потом внукам, Алеше и его сестре, но теперь, этому юному поколению, как образ памяти, образ души, рождаемый языком Франции.

В этой жизни в России Шарлотта прошла через все изломы истории советской страны, через «все эти революции, войны, неудавшиеся утопии [как думает Алеша] и вполне удавшиеся терроры» (125), конец гражданской войны с разрухой и голодом, внедрение советского образа жизни в первые десятилетия, сталинский режим и чистки, вторую мировую войну и послевоенную советскую действительность восстанавливающейся страны. И во многом одинокие годы в сибирском городке Саранзе, где и завершила свой жизненный путь бабушка Алеши.

Ее женская участь оказалась подобной судьбам многих русских женщин. Встретив Федора, Шарлотта обрела второй раз в своей жизни любовь, взаимную и, как оказалось, единственную на все оставшиеся годы, обрела недолгое семейное счастье с заботливым мужем и детьми. И за всем этим последовали новые беды и испытания.

Изнасилованная, брошенная умирать в азиатской пустыне и чудом спасенная, Шарлотта вернулась к жизни благодаря Федору, оценив его человечность мужчины, никогда не поминавшего этой истории, признавшего своим сыном, своим первенцем мальчика, рожденного от насильника-узбека. Новая полоса бед началась для Шарлотты, когда Федора «забрали» и она познала участь семьи репрессированного. Вместе с сыном и дочерью она прошла через годы войны с эвакуацией, бомбежками, с изматывающей санитарской поденщиной в адском кошмаре военного госпиталя. Недолгие годы жизни с вернувшимся с войны, как «рассеянный гость», истерзанным Федором. А затем годы, поглощенные детьми, их семьями, внуками и одиночеством, смирение с невозможностью вернуться во Францию…

В эту жизнь бабушки, «связавшую [как рассуждает внук] такие разные эпохи: начало века, годы почти незапамятные, почти столь же легендарные, как царствование Наполеона, — и конец нашего века, конец тысячелетия» (125), вписана линия жизни Алеши. Или — при их нерасторжимости — жизнь Шарлотты вплетена в Алешину. Три-четыре десятилетия этой юной жизни, пришедшиеся на послевоенное время, обыденно-скудны во внешних проявлениях. Ежегодные летние месяцы у бабушки в Саранзе. Будничные сцены советской действительности (очередь за апельсинами в магазине, танцплощадка) и отношения с ученическим социумом. Дружба с изгоем Пашкой. Сценки подросткового приобщения к сексу. Зарисовки из жизни семьи Алеши. Отъезд во Францию и жизнь в Париже в ожидании приезда бабушки.

Бедность внешнего действия в романной линии Алеши определена не столько отсутствием событий, сколько полной авторской сосредоточенностью на его внутреннем мире, ибо Макин пишет медитативно-лирическую биографиюсвоего героя, которая — и как история фактов, и как перипетии состояний души и блужданий ума — автобиографична [361] Об автобиографизме «Французского завещания» смотрите интервью А. Макина журналу «Пари-матч» (Культура. —1996. — 17 февр. — С. 10—11). . При том, что две ведущие сюжетные линии романа — Шарлотты и Алеши — контрастны в преобладании внешнего действия в первой и внутреннего — во второй, жизнь Шарлотты дается как переживаемая, осмысливаемая Алешей, ставшая частью его личного опыта. И эта включенность во внутреннюю жизнь героя создает романную, художественную условность «Французского завещания». Жизнь Шарлотты во всем ее охвате составила часть автобиографического материала романа.

«Иногда лишь самая тонкая грань отделяет автобиографию (как жанр. — В.П. ) от автобиографической повести или романа, — пишет Л.Я. Гинзбург. — Имена действующих лиц заменены другими — эта условность сразу же переключает произведение в другой ряд, обеспечивая пишущему право на вымысел» [362] Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. — Л., 1971. — С. 137. Подобно Л.Я. Гинзбург, канадские литературоведы! Р. Бурнёф и Р. Уэлле считают, что «художественностью формы» и условностью изложенных историй роман отличается от биографии и автобиографии (Bourneuf R., Quellet R. Op. cit. — P. 25). . Эта пограничность биографического и романно-художественного во «Французском завещании», подвижность и подчас неразличимость их переходов выявляется в имманентном свойстве романа Макина как автобиографическом — в диалектике «свободы выражения с несвободой вымысла, ограниченного действительно бывшим» [363] Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. — С. 137. .