Видоизменение притчевой формы в ХХ столетии просматривается в своеобразном синтезе свойств традиционной притчи и особенностей той формы, которую именуют «параболой», «близкой притче жанровой разновидности», по мнению Т.Ф. Приходько [89] Приходько Т.Ф. Парабола // Литературный энциклопедический словарь. — С. 267.
. С одной стороны, явно, что «библейская притча содержит практически все черты притчи современной»: «двуплановость», «обязательность этической оппозиции», «яркая образность, эмоциональность», конкретика и зримость образного мышления притчи, подчинение повествованию «замысла автора, идее всего произведения, которая прослеживается на всех его уровнях» [90] Товстенко О.О. Указ. соч. — С. 122.
. С другой стороны, параболические свойства: взаимопроникновение (до неразличимости) образно-предметного плана и смыслового, притчево-иносказательный эксперимент, «латентное» преломление заданной идеи в обретающем самостоятельность образно-условном мире, символическая многозначность иносказания. Отличительный характер этой формы во многом, думается, помогает понять исследовательское сужение С.С. Аверинцева: «Что такое «парабола»? По буквальному значению — « возле-брошенное-слово »: слово, не устремленное к своему предмету, но блуждающее, витающее, описывающее свои круги «возле» него; не называющее вещь, а скорее загадывающее эту вещь» [91] Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. — С. 152.
.
Не столько принцип дифференциации, сколько смешение черт притчи и параболы обнаруживается в западной литературоведческой мысли. Хотя чаще всего (в важной в данной ситуации англо-американской традиции) «a fable» — аллегорический рассказ, условно говоря, «светского» свойства, с прямым моралистическим смыслом, а «a parable» — усложненный по форме иносказания рассказ, воплощающий религиозно-моральные, универсальные мысли. Фактически же, при характеристике этих литературных явлений отмечаются одни и те же свойства [92] См.: Grambs D. Literary Companion Dictionary. — L., 1985. — P. 129, 266. Baldick Ch. The Concise Oxford Dictionary of Literary Terms. — N.Y.: Oxford University Press, 1990. — P. 97, 205. Вместе с тем в специальных исследованиях часто дается индивидуально-авторская дифференциация этих понятий. Так, В. Тайгер в посвященной Голдингу монографии особенность a parable видит в том, что здесь первозначен «моральный образ», тогда как в a fable на первом плане произведения, «драматическая ситуация» (Tiger V. William Golding: The Dark Fields of Discovery. — L., 1974. — P. 25).
. А при переходе от теоретического осмысления к творчеству, как правило, обнаруживаешь синкретическую притчево-параболическую форму. И с уверенностью можно говорить (причем относительно конкретного произведения или творчества отдельного писателя) или о приоритете «традиционной» формы притчи, или о смешанном новообразовании, сплаве притчевого и параболического. Поэтому, в силу явного жанрового родства «fable» и «parable», этими понятиями следует оперировать, скорее всего, как синонимичными, тем более что в XX столетии преобладает форма художественного синтеза этих условных парадигм. И обращаясь к роману, априори можно утверждать, что в современной прозе параболическое всецело охватывает структуру романа и на литературном уровне, и на языковом. Романная притча возникает как разворачивающаяся в картину ее малая форма; потому-то события жизни со всей их банальностью, мелкие реалии действительности и ее уклада, нравственно-философские искания личности и состояния ее души и ума изображаются многосторонне и конкретно-достоверно [93] Поэтому в современных исследованиях постоянно подчеркивается эта двойственность «романа-аллегории» (как определяется в английской традиции роман-притча): «аллегорический аспект придает роману универсальный смысл» и одновременно он читается «как история обыкновенных людей». См.: Boulton M. Op. cit. — P. 83. См. также: Минц П.А. Роман У. Голдинга «Повелитель мух» как образец философско-аллегорической прозы: автореф. дис. … канд. филол. наук. — Л., 1988.
.
Едва ли найдется другой из современных писателей, кто столь основательно в своих художнических исканиях связан с притчей, как Уильям Голдинг, критическое и исследовательское осмысление творчества которого включает «притчу», «параболу», «аллегорию» [94] Так, Х.С. Бэбб в своей монографии «Романы Уильяма Голдинга», акцентируя множество суждений о «методе» писателя, когда его произведения именуют «притчами, аллегориями, символическими структурами или даже героическими романами», в примечании дает развернутый обзор разных мнений о жанровой природе произведений Голдинга. Что касается позиции Х.С. Бэбба, для него романы Голдинга — «a fable». См.: Babb H.S. The Novels of William Golding. — Columbus, 1970. — P. 7, 29, 31—32, 98. В работе В. Тайгер жанровая природа произведений Голдинга осмысливается с точки зрения «притчи», «параболы», «аллегории», «мифа». А обращаясь к анализу «Повелителя мух», исследовательница пишет о предпочтении самим Голдингом термина «a fable» , ссылаясь на объяснение в одной из личных бесед с писателем «притчи» как «аллегории, доведенной до выражения страсти». См.: Tiger V. Op. cit. — P. 24—30, 39. См. также: Green P. The World of William Golding // A Review of English Literature. — 1960. — Vol. 1. — № 2. — P. 72; Bradbury M. Crossing the Lines // Bradbury M. No, Not Bloomsbury. — L., 1987. — P. 341; Аллен У. Традиция и мечта. Критический обзор английской и американской прозы с 20-х годов до сегодняшнего дня. — М., 1970. — С. 215; Анджапаридзе Г.А., Скороденко В.А. Уильям Голдинг // Английская литература. 1945—1980. — М., 1987. — С. 137.
. Органично взаимосвязаны писательский дебют Голдинга — публикация в 1954 году романа-притчи «Повелитель мух» — и его признание о выборе притчевой формы: «Именно форма притчи, при всех ее недостатках и сложности, представлялась мне единственно возможной для обнажения правды жизни, как я ее понимал в ту же пору; эту форму я и использовал в первом опубликованном мною романе» [95] Golding W. The Hot Gates and Other Occasional Pieces. — L., 1965. — P. 86. Статья «Fable» первоначально возникла как текст лекции, прочитанной Голдингом в 1962 году.
. И притчево-иносказательной манере Голдинг остается верен на протяжении всей творческой жизни, написав на рубеже 60—70-х параболическую аллегорию «Бог-Скорпион» (1971) и наполнив эту форму новым социально-философским содержанием в романах «Ритуалы плавания» (1980), «Тесное соседство» (1987) и «Пожар внизу» (1989), которые были изданы в 1991 году как единый цикл под названием «На край света: морская трилогия».
Читать дальше