Мария Черняк: Массовая литература XX века: учебное пособие

О феномене Д. Донцовой рассуждает героиня детектива Т. Устиновой: «Блондинку звали Евдокия Аркадьева, она писала детективы, которые продавались в каждом книжном магазине, в каждой палатке и каждой бабульки, торговавшей возле метро носками или пучками петрушки <���…>. На почве этой самой Аркадьевой мир сошел с ума <���…>. Она писала свои книжонки, ее ругали, поносили, разбирали в умных телепередачах и в не менее умных газетных статьях, и в результате этих разборов выходило, что читать ее не нужно, вредно, да и нечего там читать! Но – странное дело ! – население страны с упорством маньяков продолжало сметать ее детективы с прилавков, хохотать над ними в метро, спасаться от скуки на шикарных заграничных пляжах, коротать с ней вечер или слишком длинный день » (Т. Устинова. «Дом-фантом в приданое»).

Д. Донцова заявила в одном из интервью, что к литературным «неграм» относится положительно, хотя участия их в своем творчестве не признает: «Книги моего хорошего знакомого, пишущего за «чужого» дядю, постоянно занимают первые места в рейтингах. Стоит же поставить на обложке собственное имя – сразу терпит фиаско. Судьба такая. В литературном «негре» нет ничего плохого. В конечном итоге должен быть доволен читатель» (выделено мной. – M.4.)( www.dontsova.net).

Представляется важным отметить пародийный подтекст этого псевдонима. «Н. Добрый», безусловно, отсылает к «Акунину», что в переводе с японского означает «злой человек».

Один из героев детективов Т. Устиновой, олигарх Тимофей Кольцов «просил, чтобы его с Марининой познакомили. А то, говори, с королевой Английской Елизаветой я знаком, а с нашей – нет (Т. Устинова. «Саквояж со светлым будущим»).

Авторы современных детективов прекрасно осознают, что массового человека привлекает «страшное» и «ужасное» как гарантия того, что с ними такого случиться не может. Ср.: «Верочка начала задремывать под программу “Чрезвычайное происшествие”. Эту программу она тоже очень любила, потому что та ее пугала, а пугаться тетя Верочка любила. Напугавшись как следует, она вроде лучше себя чувствовала и радовалась тому, что сама в такой безопасности» (Т. Устинова. «Дом-фантом в приданое». – М.: Эксмо, 2005).

Например, в оформлении обложек женского детектива издательства «Эксмо» используется револьвер, кокетливо перевязанный бантиком.

Интерес к быту и повседневности отражен в многих современных исследованиях: Паперный В. Культура два. – М., 1999; Утехин И. Очерки коммунального быта. – М., 2000; и др.

Представляется симптоматичным утверждение главного редактора русскоязычного журнала Vogue: «Мне все же кажется, что Voguere-аналог фабрики грез. Возможно, устроенный даже более жестко, чем киномир, потому что из глянцевого мира исключена, например, смерть. Из него исключены болезни. Из него не исключена бедность лишь потому, что бедность входит в миф о Золушке. То есть ключевые для любого человека экзистенциальные категории из него оказываются исключенным[Долецкая, 2004].

Очевидно, что подобные эксперименты свойственны и зарубежной массовой литературе. Так, большой резонанс вызвал роман молодой мексиканской писательницы Лауры Эскивель «Шоколад на крутом кипятке. Роман-календарь с рецептами блюд, содержащий описание домашних средств и любовных связей» (СПб.: Амфора, 2004).

Известная сценаристка Д.Смирнова видит в глянцевом дамском журнале, рекламирующим не просто товары, а жизнь, страшные явления современного мира: «Даже в худших образцах голливудских киноатракционов есть хотя бы гомеопатическая доля гуманитарных и моральных ценностей: желание утешить человека, приободрить его в трудном выборе, помочь ему уверовать в осмысленность жизни и смерти, в справедливость. В гламуре и всех его, как говорили в производственных романах, смежниках ничего подобного нет. Это заговор огромных корпораций против человека. Там и человека-то нету, там только потребитель. Гламурные журналы – министерство пропаганды этой хунты. Именно они внушают идею вечной молодости, отвергая огромную культурную и цивилизационную категорию – старость. Именно они навязывают внешние и поведенческие стандарты, униформу, вытаптывая индивидуальности. Они до полного уже безумия раскручивают маховик консьюмеризма, они делают из людей рекламоносителей. Они создают новые символы и, соответственно, новую религию, в которой на месте счастья – богатство, на месте поступка – покупка, вместо любви – половая физкультура, вместо самопознания – тесты, вместо борьбы с грехами – диеты, вместо семьи – фитнес-клуб, вместо мировоззрения – сезонная мода» [Смирнова, 2004].