Светлана Кузьмина - История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века - учебное пособие

Ф. Сологуб писал о принципиальном одиночестве человека, его «вечных» страхах: «Мы – пленные звери, / Голосим, как умеем. / Глухо заперты двери, / Мы открыть их не смеем». Ф. Гофман в статье «О религии искусства» [9]создал негативный портрет русского декадентства, выявляя такие черты, как «пустословие», «бессодержательность», «мистический мир», «зачарованность смертью», «оторванность от всего мира», эстетизация ужаса, страха, одиночества. Н. Бердяев считал, что декадентство – симптом «душевной болезни» времени. «Декадентство, – писал философ, – есть отражение бытия <���…> в нем есть тоска по бытию, но нет реальности бытия» [10].

Декаденты заменяют мистику мистификацией, трансформируют религиозные переживания в эстетические, используют неклассические способы познания мира, гипертрофически интересуются «дьявольским», сатанинским, магическим, колдовским, оккультным, воспевают грех во всех его проявлениях как наиболее очевидное проявление «слишком человеческого». Черты декаданса можно обнаружить во многих произведениях символистов. В. Розанов подчеркивает, что «декадентство – это ultra без того, к чему бы оно ни относилось; это утрировка без утрируемого; вычурность в форме при исчезнувшем содержании: без рифм, без размера, однако же и без смысла поэзии – вот decadence» [11]. В. Брюсов писал: ««Декадентов» единит не стиль, но сходство и сродство мировоззрений» [12]. Различные названия декадентского мироощущения – индивидуализм, эстетство, обреченность, душевная усталость, пессимизм – подчеркивают особый эмоционально-психологический склад представителей декаданса, кризисность сознания, ощущение общего неблагополучия, отсутствие четких ориентиров и связей с реальностью. Наиболее ощутимыми декадентскими настроениями были пронизаны 1910-е гг. Свидетельница собраний на «Башне» Вяч. Иванова – центра «нового искусства» символистов и образования «Цеха поэтов», куда вошли акмеисты, Е. Кузьмина-Караваева вспоминала: «В этот период смешалось все. Апатия, уныние, упадочничество – и чаяние новых катастроф и сдвигов. Мы жили среди огромной страны словно на необитаемом острове. Россия не знала грамоту, – в нашей среде сосредоточилась вся мировая культура – цитировали наизусть греков, увлекались французскими символистами, считали скандинавскую литературу своею, знали философию и богословие, поэзию и историю всего мира, в этом смысле были гражданами вселенной, хранителями великого культурного музея человечества. Это был Рим времен упадка. Мы не жили, мы созерцали все самое утонченное, что было в жизни, мы не боялись никаких слов, мы были в области духа циничны и нецеломудренны. <���…> Глубина и смелость сочетались с неизбывным тленьем, с духом умирания, призрачности, эфемерности» [13].

Отвергая все общечеловеческие императивы, сомневаясь в общепризнанных правилах, в том числе и религиозных догматах, декаденты безбоязненно экспериментировали во всех областях человеческого духа. В некотором смысле своей радикальностью и смелостью культурная революция Серебряного века подготовила духовную почву революции социальной.

И. Бунин – противник декаданса и модернизма с возмущением писал: «Чего только не проделывали мы за последние годы с нашей литературой, чему только не подражали, каких только стилей и эпох не брали, каким богам ни поклонялись? <���…> Мы пережили и декаданс, и символизм, и натурализм, и порнографию, и богоборчество, и мифотворчество, и какой-то мистический анархизм, и Диониса, и Аполлона, и «пролеты в вечность», и садизм, и приятие мира, и неприятие мира, и адамизм, и акмеизм… Это ли не Вальпургиева ночь» [14].

И в то же время декадентское искусство, принципиально отрицая возможность оптимистического взгляда на жизнь в целом, искало оригинальные творческие решения, яркую и парадоксальную образность, способную воплотить утонченные идеи, упадническое умонастроение при интересе к неординарным явлениям, архаике и современной мировой культуре. «Декадентское бытие формировало личности, обладавшие яркими, неординарными характерами и захватывающими судьбами», – отмечает современный исследователь Ю. Зобнин [15]. Неправомерно отождествлять декаданс и символизм как литературное направление.

Сильнейшее влияние на философию русского символизма и его поэтику, русский культурный ренессанс, а также на формирование «нового религиозного сознания» оказал Владимир Сергеевич Соловьев (1853, Москва – 1900, с. Узкое под Москвой), русский философ-идеалист, поэт, критик и публицист. Философская система Вл. Соловьева – «великий синтез» христианства, платонизма, немецкого классического идеализма и научного эмпиризма – стремилась к «нравственному оправданию добра» (так называлась его отдельная работа), разрешению вечной проблемы «быть или не быть правде на земле». Правда – христианский идеал и нетленная Красота – София, Божественная Премудрость, предвечная гармония Истины и Любви стали доминантами его философско-поэтического мышления. Соловьев верил в возможность «теургического делания», а историю видел как постепенное возрастание духовного состояния человечества и достижение им богочеловечества. Эта идея легла в основу его знаменитых лекций «Чтения о Бого-человечестве» (1871–1881), которые взбудоражили общественное мнение открывавшейся грандиозной смысловой перспективой духовного и культурного совершенствования и создания цивилизации принципиально нового качества.