Виктор Петелин - Мой XX век - счастье быть самим собой

Есть в этой череде и Василий Белов. Сейчас уже даже и не помнят, что именно Виктор Петелин был первым редактором «Привычного дела», – и сколько крови он на том себе попортил, забывает даже и Белов... Название-то одной из книг знаменательное: «Судьба художника». Судьба!

Кажется, Виктору Петелину вовсе и неинтересно, если нет этой самой «судьбы». Он обращается к творчеству самых значительных художников, и непременно в самые значительные, судьбоносные дни их жизни; так было с Алексеем Толстым, Федором Шаляпиным, но ведь и дальше: Михаил Шолохов, Михаил Булгаков. Хронология здесь не имеет значения, – к Шолохову он, например, пришел еще в аспирантские годы, в пору писания такой книги, как «Россия – любовь моя», даже еще раньше. Главное-то, так и не расставался, так и не мог расстаться; Россия и Шолохов – это как бы одно и то же. Малозаметная, но очень значительная деталь: портрет. Многие книги Виктора Петелина открывает портрет его собственный, «издательский», как и положено, а «Страницы жизни и творчества» – молодой, в полном расцвете сил Шолохов. То же и с Булгаковым: не рискнул Виктор Петелин выставить себя «поперек батьки», хотя мы знаем очень много случаев, когда о том или ином великом сыне России заявляет персона автора жизнеописания, зачастую даже бездарная. Но уж тут, как говорится, «дело вкуса»... Или совести?

Слово это часто возникает на страницах книг Виктора Петелина, по поводу тех или иных героев, будь то Михаил Булгаков или Михаил Шолохов, а в случае с Алексеем Толстым приводится его известное письмо к бывшему главе белогвардейского Северного правительства Н.В. Чайковскому – выстраданное признание: «И совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, но вколотить в истрепанный бурями русский корабль. По примеру Петра». Не надо доказывать, что всякая цитата несет отблеск души цитирующего.

Сейчас все правы, все очень даже смелы. Но вы проследите-ка, когда начались аспирантские схватки за Григория Мелехова; да, Шолохова читали, да, Шолохова даже «проходили» в школе – но как «проходили». Через превратно понимаемую «Поднятую целину», опуская где-то на Старой площади «Донские рассказы» и совершенно превратно толкуя трагические разломы образов «Тихого Дона». Под статьей, да что там – целой книгой – стоят ярко набухшие даты 1956 – 1976 гг. И при этом больше все-таки следует доверять первой, ибо она подняла на дыбы молодого аспиранта и повела дальше, к углублению, а вовсе не к шельмованию, как было с другими аспирантами, докторами и профессорами, – к осмыслению великого раскола России. Статья, а позднее и целая книга получила недвусмысленное название: «Два Григория Мелехова». Два! А не один, сусально-революционный, как нам вещали именитые профессора ВПШ, ныне ставшие даже о-очень, оч-чень ретивыми демократами!

Тоже самое и с Булгаковым. Подступы к нему начались в те же аспирантские времена и не затихают до сих пор, хотя вышло немало статей, исследований, эссе, да и целая книга «Михаил Булгаков. Жизнь, личность, творчество». Исследовательская и творческая бескомпромиссность поразительна, так и хочется задать вопрос автору: «Позвольте, сколько же Вам лет?..» Само собой, студенческих, на худой конец, аспирантских. Виктор Петелин поднимает всю необъятную родословную Булгакова и тем снимает многие наивные толки и кривотолки. За счастье могут почитать иные литературные «миноносцы» и «крейсера», что успели уйти в мир иной: роль их в судьбе Булгакова подхалюзно-лакейская. «Ратоборцев за пролетарскую культуру раздражали не только монокль и «бабочка» автора «Дней Турбиных» – раздражал сам дух глубинной, вековой российской культуры». Вот говорится о Фадееве, который на этот самый дух не принимал Булгакова: «Шоры вульгарного социологизма и догматизма закрыли от него подлинный смысл общечеловеческого гуманизма Булгакова». А ведь это не только о Фадееве; кто не обливал его социологическими помоями – и кто в нынешние времена не подхалюзничал перед его памятью!

«...Энергия истинного художника всецело подчинена правде жизни и правде искусства. Чтобы не допускать в произведениях своеволия, художник должен обладать многими данными, которых нет у «простых» смертных: тонкостью чувств, непосредственностью впечатлений, быстротой зрения, богатствами души, неподдельностью ощущений, и главное – гражданским бесстрашием и чувством времени».

Это – о Михаиле Булгакове. Но ведь и о самом Викторе Петелине, не так ли? Нельзя разъять неразъемное: автора и его героя, особенно если герой – реальная историческая личность. Даже в повествовании о фельдмаршале Румянцеве, герое екатерининской поры, он во многом сливается с этим «орлом», хотя ни по образованию, ни по образу жизни к военным не принадлежит. Но такова «судьба художника», если он, конечно, истинный.