Виктор Петелин - Мой XX век - счастье быть самим собой

«Да, конечно, Евг. Мих., но мой котелок уже не вмещает всю эту чудовищную информацию». Перед этим она, естественно, рассказывала о своей деятельности в театрах и пр. и пр.

Вышел у меня сигнал в «Сов. России», правда, еще не видел. Но этот сигнал уже принес кое-кому огорчение: редактору обещают выговор за превышение объема, 22 л., а нужно 20, в крайнем случае 21. Представляешь? Я стал утешать, конечно, я-то доволен. Вот так и повсюду противоречия: кто-то огорчен, а кто-то доволен... Только что подписали «Шолохова» в цензуре, почему-то лежал в этом заведении больше четырех месяцев. А почему? Опять же – Сталин. Не знали, что делать. Да, говорю, десять лет в Воениздате все проходило. А десять лет... Ну, а все-таки вроде бы подписали. Господи! Даже такое элементарное проходит тяжело, ачто же будет, если придет современный Шолохов и напишет правду.

Не знаю, что делать с «Современником». Перечитал рукопись, вполне приличная, смелая, бескомпромиссная. Если б ты почитал, какя пишу о Еременко и пр. А с другой стороны, думаю, а м. б. и хорошо, что не напечатал. Ведь у него лежит мой Шаляпин. Вот так, мой милый, и дрогнет душа в борениях противоречий. Что удобнее для писателя, сказать о совершенной чепухе правду или высказать какие-то серьезные суждения о Шаляпине. Или что выгоднее в масштабном смысле нашего бытия. Если б было кооперативное издательство. Во-первых, по тысяче рублей за лист, а во-вторых, действительно без редактора, сами бы читали друг друга и определяли, печатать или не печатать. А уж остальное – дело автора. Но, боюсь, даже сама идея напугает власть имущих...

Дома у меня все нормально. Единственное, это Ванька. Что с ним делать? Ничего не хочет делать. Так позанимается чуть-чуть и за гитару. Не играл, не работаю, болит порой голова. Вот какие выгоды дает Коктебель: работал, играл, был здоров.

А слезы Ольги все время вспоминаю.

Обнимаю. Будьте вы все здоровы и довольны Кокт. Жизнью, какая бы она ни была, здесь гораздо труднее. От моих вам приветы, все пошли в кино в ЦДЛ, а с Ольгой дома у нас Люда из Киева. Так что семья моя прибавилась. А денег еще нигде не платят. Долги по договору худлита. Так и живем.

27 мая 86 г.».

О. Михайлову из Коктебеля в Москву.

«Дорогой Олег! Здравствуй!

Неделя промелькнула, как один день. А написал только внутреннюю рецензию о книге Юрия Черниченко «Русская пшеница» для Кокоулина: так затягивает налаженность быта, что не хочется пока всерьез работать. Придешь в свою отдельную комнату, закроешься и брякнешься на балконе на кровать с книжкой в руках и читаешь. Кроме Черниченко, я прочитал пока что Ал. Михайлова «Моя революция» (О Маяковском), просто был у меня с собой журнал «Октябрь»-6, в нем помещена пьеса Булгакова «Адам и Ева» и его письма Сталину, Енукидзе и пр. Читал, конечно, потому, что описано то же время, корней 20-х годов, довольно любопытно – когда о стихах, скучно, а когда про жизнь М., особенно про его любовные страдания, довольно любопытно, хотя, конечно, мало что нового, свежего, все уже до него было «обсосано». И, как обычно, интерес повышается, когда приводит документы: воспоминания, письма...

Вчера Константин Данилович Трофимов, ну, вспоминаешь, тот говорун по ревизионной, рассказал, как на писательском собрании в Киеве член политбюро Ильчинко, или Ельченко, не понял, прорабатывал Бориса Олейника за то, что он посмел сказать на пленуме СССР о необходимости издания Винниченко и других полузабытых писателей. Нужно было согласовать. Вот как понимают «перестройщики» гласность. Ему ответил Гончар, роман которого «Собор» не издавался отдельной книгой более 20 лет. Даже в «Литгазе» Украины ничего об этой полемике не говорилось. Вот тебе и демократия и гласность, а после этого «перестройщики» удивляются, почему «низы» в сущности ничего не делают для перестройки.

Море, теннис и кино – вот и некогда работать. Здесь был Юрий Иванович Кириенко, превосходный теннисист, мы с ним в паре играли против Сергея Бурлацкого и Сергея Шагиняна, помнишь. Вот были битвы... Сегодня Юрий Иванович уехал, не знаю теперь, с кем играть, на скамейке все время сидел Вадим-хромоножка. Неужели с ним!

Тине и Ольгушке мои добрые пожелания. Обнимаю тебя. Как у тебя?

4 июля 87 Виктор».

Ивану Петелину из Коктебеля.

«Здравствуй, дорогой Иван!

Мы еще никак не привыкнем к тому, что ты уже служишь в армии. Ходим по Коктебелю и все вспоминаем те блаженные времена, когда ты был еще маленький, потом побольше, потом вы вместе с Алешкой. Сколько ж, как говорится, воды утекло с тех пор. Встречаем ребят и не узнаем, настолько они выросли и изменились, а Алешу кое-кто называет Иваном, настолько выработался стереотип человеческих отношений: раз Петелин, значит Иван.