Виктор Петелин - Мой XX век - счастье быть самим собой

Потом другое: урядник Юсков сообщает своему брату о том, что Тимофей Боровиков получил Георгиевский крест за спасение знамени Сибирской стрелковой дивизии, а также и генерала Лопарева, которого Боровиков отбил от немцев. «Предписание указует выдать денежную пособию семье Боровикова».

В письме к Зыряну сам Боровиков описывает «про сражения, за которые кресты получил». И только потом о подвигах Тимофея рассказывает полковник Толстов на приеме у своей сестры. Зачем же понадобилось Н. Ильиной сообщать своим читателям заведомо неверные сведения, будто «об этом важном этапе его жизни (о периоде войны. – В. П.) читатель узнает на этот раз из уст не урядника, а полковника, некоего князя Толстова...»? И еще любопытно бы выяснить: за какие доблести наш герой получил остальных Георгиев, если считать, что за расправу (почему же за расправу? Он застрелил «изменщика» и вывел из окружения свою часть) с командиром был награжден одним крестом? Представьте, что автор внял укорам критика и рассказал бы еще о шести подвигах своего героя. Зачем? Получилось бы однообразно и скучно. «Чудеса здесь не кончаются... – продолжает критик. – Мало того, что Боровиков – доблестнейший воин. Он, оказывается, еще и оратор...» Н. Ильина ссылается на рассказ генерала, слушавшего выступление Тимофея, который призывал покончить с войной. И снова критик замечает: «Вот какие убеждения сложились у нашего героя, и складывались эти убеждения опять где-то за кулисами». Да нет же! Только предвзятое отношение к роману А. Черкасова не позволило заметить Н. Ильиной тех эпизодов, где Тимофей довольно отчетливо выявляет свое отношение ко многим принципиальным вопросам своего времени. Тимофей разговаривает с отцом, с Меланьей, Дарьей, Зыряном, Головней, работает в поле, в кузнице, испытывает на себе все ужасы старообрядческого изуверства и фанатизма; отец проклинает его, и кержаки набрасываются на дом Зыряна, где Тимофей хотел укрыться.

Во всех этих эпизодах Тимофей раскрывает свое жизненное кредо: он принадлежит к партии большевиков, и воля партии – это и его воля. Да, он не хотел воевать за царя и жандармов, он вел пропагандистскую работу среди солдат и офицеров, а чуть позднее этого совершал подвиги, получал кресты, получил офицерское звание. Что ж тут удивительного? Так поступали сотни, тысячи большевиков. Это явление типичное. И об этом уже неоднократно говорилось в русской литературе.

Я взял только несколько эпизодов романа А. Черкасова и сравнил их с тем, как эти же эпизоды выглядят в интерпретации «Нового мира». Недоброжелательно, предвзято истолкованы эти, как и другие, эпизоды романа, извращена суть героев. Вот так на деле выглядит критика «Нового мира», «лишенная мелочных пристрастий и кружковой ограниченности».

«Новый мир» не только, конечно, ругает, но и одобряет. Среди, так сказать, положительных рецензий есть рецензия В. Соколова на сборник рассказов А. Борщаговского «Ноев ковчег». Любопытная рецензия! Об этом сборнике мне хотелось бы поговорить поподробнее.

По первому рассказу, «Любовь Петровна...», еще трудно определить творческий замысел литератора. Ну что ж, несчастная любовь. Бывает и такое. Бывает и ложь во спасение. Бывают и обездоленные люди. Но если б только один рассказ. Весь «Ноев ковчег» переполнен вот такими несчастными людьми, сознательно подобранными автором для того, чтобы продемонстрировать, как низок их нравственный и моральный уровень. Ничто возвышенное их не волнует. Жизнь их беспросветна по своей темноте, невежеству, скудости интересов и забот. Давайте просто посмотрим, кем же населен этот «Ноев ковчег». Второсортный журналист Соковнин взялся написать книгу о Сергее Ивановиче Панине, знаменитом изобретателе 30-х годов, решил во всей глубине раскрыть его внутренний мир, со всеми борениями страстей. Для этой цели журналист Соковнин бывает у жены Панина – Любови Петровны, – стараясь узнать от нее побольше бытовых подробностей их совместной жизни, узнать покойного Панина как человека – его увлечения, взгляды, отношение к различным вещам и явлениям. Но пришел журналист в дом изобретателя уже с готовой схемой, которая у него, как автора, выработалась. Он надеялся узнать об этом незаурядном изобретателе нечто незаурядное, как и о человеке вообще: ученый должен играть в теннис, у него должны быть руки артиста и много других интересных примет, свойств, увлечений. А на самом деле, вспоминает Любовь Петровна про себя, Панин не играл в теннис, считая эту игру «блажью, пустой тратой времени». Но она промолчала, утвердив журналиста в его предположениях. Лиха беда начало... Чем дальше, тем больше вранья...