Виктор Петелин - Мой XX век - счастье быть самим собой

Возвращение Тимофея в Белую Елань – «прибыл по этапу... как политический преступник» – один из центральных эпизодов второй части романа.

Тимофей спокоен. В нем чувствуется сила, выдержка, уверенность в своей правоте. Отца прежде всего интересует вопрос, «кто надоумил его, «несмышленыша», свершить пакостное святотатство в молельной горнице». И сам же отвечает на мучивший его вопрос: «С каторжанином Зыряном про што разговор вел?» Догадался отец, кто посеял в «смышленом парнишке» дух протеста и безверия. Действительно, большевик Зырян повинен в том, что Тимофей ушел из родительского дома.

«Жизнь в Белой Елани, как хмель в кустах чернолесья, скрутилась в тугие узлы. Идешь и не продерешься в зарослях родства и староверческих толков и согласий.

В дикотравье поймы Малтата и днем сумеречно. Кусты черемухи, ивняка, топольника заслоняют солнце... Хмелевое витье, перекидываясь с куста на куст, захлестывает, как удавками.

Так и жизнь в Белой Елани. Запуталась, очерствела, шла, как муть в подмытых берегах. Редко кто из приезжих мог прижиться на стороне кержаков-староверов». Вот одна из главных мыслей, которая выявляется в романе А. Черкасова.

Н. Ильина недоумевает: «В восемь лет, значит, читал «Писание», а в десять сжег все, чему поклонялся. Как же совершился этот перелом в душе ребенка?» И тут же сокрушается: «Но процесс превращения тихого отрока в бунтаря, бросившего вызов семье и обществу, остался за кулисами повествования».

Действительно, в романе нет «процесса превращения тихого отрока в бунтаря». Но что ж из этого следует? Разве автор не волен в отборе событий, эпизодов? Волен. И А. Черкасов, не показав «процесса превращения», в то же время нашел достаточно убедительные психологические мотивировки той душевной перемены, которая совершилась в тихом отроке. Бывший каторжанин Зырян, «тот самый, про которого в Белой Елани говорят: «Без бога в раю проживает», – вот кто позаботился о том, чтобы Тимофей Боровиков стал настоящим человеком.

Критика вправе требовать от художника психологических мотивировок каждого поступка, каждого действия своих персонажей. Но какие средства для этого изберет художник – даст ли «процесс превращения» со всеми психологическими подробностями, противоречиями, деталями, или об изменениях в человеке автор расскажет устами других действующих лиц? Это воля автора.

Лаконично и мотивированно говорится в романе о причинах психологического взрыва в душе Тимофея. Видимо, Н. Ильина недостаточно внимательно читала роман. Прежде всего сам Тимофей рассказывает об этом периоде своей жизни: «...Я ушел из тьмы. Просто сбежал. Добрые люди помогли... Заездили бы, если бы не подсказал человек, что делать. Рубанул я тут тополь, а потом иконы пощепал, и был таков. Понимаешь? Туго было первое время в городе. Мастеровой взял к себе в семью, кузнец. От него в люди вышел».

Далее читаем в статье Н. Ильиной следующее: «Началась война. В селе общая растерянность. Не растерян лишь Тимофей, ибо он твердо знает, что надлежит об этой войне думать...»

Действительно, в романе есть слова, которые будто бы подтверждают мысль критика, но в контексте они приобретают несколько иной смысл. Тимофей только что перед этим спас от жестоких побоев Меланью, сноху старого Боровикова. И видел, как после этого Меланья, набожная, покорная, снова готова терпеть измывательства над собой. Темнота, невежество, покорность, терпеливость – вот что возмущало Тимофея Боровикова. «И это тоже называется жизнью? – спрашивал себя Тимофей, остервенело вонзая трезубые вилы в шуршащее, пересохшее луговое сено. – Ни света, ни радости у них. Кому нужна такая жизнь? И вот еще война! За кого воевать? За такую каторгу? За царя-батюшку? За обжорливых жандармов и чиновников?» И Дарье он говорит, что «за царя и жандармов воевать» не пойдет. А что пропустила Н. Ильина – всего лишь две строчки. «Какое соображение имеешь насчет войны?» – спрашивает Головня. «Тимофей и сам не ведал, какое он имеет соображение. Война налетела неожиданно». Да и многие большевики оказались в таком же положении.

Вот почему он упоминает в разговоре с Дарьей о письме, которое он ждет из города. «Вот жду, что напишут». Разве это ясность?

Но все-таки ему пришлось пойти на войну. Через несколько месяцев в Белую Елань пришел запрос из жандармского управления – разыскивают Тимофея как «сицилиста». А вот что рассказывает сам Тимофей: «В октябре четырнадцатого меня могли расстрелять военно-полевым судом, а нашелся полковник Толстов, который прервал заседание суда, а через день я был уже в маршевой роте...»