Наталья Федяева - Нормы в пространстве языка

Во-вторых, нарушение нормы в большей степени, чем следование ей, – знаковое событие: оно совершается именно затем, чтобы быть замеченным, вызвать вопросы, побудить к чему-либо, обозначить свою позицию и т. д.: Обида Марии Ивановны была смертельная, она перестала здороваться (Г. Бакланов, ruscorpora).

В-третьих, нарушение нормы так же, как и норма вообще, может иметь регулирующую силу. Не захотев говорить с самим Высоцким, Любимов попросил: «Передайте ему, что, если он сорвет сегодня спектакль, я перестану с ним здороваться» (Д. Карапетян, ruscorpora): желание не стать объектом ненормативного поведения заставляет человека прилагать усилия, принимать меры.

Итак, обращение к речевому этикету как системе лингвокультурных норм подтвердило предположения о сущностных характеристиках нормы, сделанные в первой части исследования. Речевой этикет может быть вполне обоснованно отнесен к числу норм-схем, представляющих собой программы поведения: усвоенные, правила речевого этикета действуют как поведенческие автоматизмы. Рассмотрение речевого этикета в этом ключе не распространено в лингвистике (традиционный подход – ортологический: речевой этикет рассматривается как воплощение этического уровня культуры речи), однако, на наш взгляд, весьма перспективно. Такой подход позволяет включить речевой этикет в сферу интересов лингвокультурологии не только как перечень национально специфичных речевых формул, но и как нормирующую силу лингвокультуры. Относя речевой этикет к культурнозначимым нормам, мы подчеркиваем его роль в функционировании культуры: это роль правил и образцов поведения, следование которым обеспечивает человеку более или менее комфортное существование в социуме. За счет доминирования регулятивной функции речевой этикет «вписывается» в императивную интерпретацию нормы.

Основой противопоставления социально и семиотически закрепленных норм, как было сказано в главе I, является способ их закрепления в социокультурной практике. Первые – неписаные законы – становятся программами, схемами действий; вторые – писаные законы – фиксируются в санкционируемых культурой кодексах, законах, сводах правил, текстах, в том числе художественных и др. Наше нахождение в поле лингвокультуры обусловливает интерес к последней сфере фиксации – тексту.

Думается, что нормы, фиксируемые текстами, различны по своей природе. Часть норм, несомненно, можно охарактеризовать как идеологические: тексты, прежде всего художественные, содержат описания идеалов добра, красоты и др. Другие нормы определим как структурные: тексты представляют и тем самым предлагают читателю некие способы использования языка. В этот ряд, по-видимому, можно включить жанровые нормы. Эти нормы являются прекрасной иллюстрацией тезиса о том, что семиотически и социально закрепленные нормы теснейшим образом, в том числе генетически, связаны между собой. Так, с одной стороны, жанровые нормы закреплены в некоем комплексе текстов, а с другой – они становятся программами речевого поведения личности, т. е. переходят в разряд норм-схем. Этим соображением обусловлено сочетание в названии параграфа двух характеристик: семиотические и схемы .

По поводу освоения и функций жанровых норм К. Ф. Седов пишет: «В ходе своего социального становления личность “врастает” в систему жанровых норм. В свою очередь эта система “врастает” в сознание говорящего индивида по мере его социализации, определяя уровень его коммуникативной (жанровой) компетенции, влияя на характер его дискурсивного мышления» [145, с. 13]. Для нас в этом высказывании важны следующие моменты. Во-первых, вновь упомянута одна из основных функций нормы – регулятивная: поведение и мышление обусловлены нормами. Во-вторых, актуализирован характерный для нормы переход из внешних регуляторов во внутренние: норма со временем «врастает» в сознание. В-третьих, обозначены внешние условия формирования норм – это процессы социализации, т. е. включение человека в социокультурную систему.

Итак, в этом параграфе будут рассмотрены жанровые нормы как семиотически закрепленные нормы-схемы. Мы полагаем, что они относятся к числу норм культурно-значимых, так как не только отражают состояние культуры, но и предлагают субъекту культуры рекомендации по употреблению языка.

Предметом филологического анализа являются как традиционно выделяемые жанры художественной литературы – группы литературных произведений, объединенных общностью формальных и содержательных свойств, так и речевые жанры повседневного общения – вербально-знаковое оформление типических ситуаций социального взаимодействия людей [145, с. 8]. Несмотря на очевидные отличия этих двух групп, они не случайно объединены понятием жанра. В обоих случаях мы имеем, по М. М. Бахтину, репертуар неких речевых средств, соответствующий определенной сфере человеческой деятельности, «дифференцирующийся и растущий по мере развития и усложнения данной сферы» [11, с. 159]. В начале главы мы заметили, что представление о культуре как о системе норм одинаково верно и для так называемой высокой культуры, и для культуры повседневности. Говоря о лингвокультуре, считаем вполне правомерным рассмотреть как проявление высокой ее части жанры художественной литературы, а в качестве обыденной – речевые жанры повседневного общения. Полагаем, что обе группы жанров в аспекте нормы получат однотипное описание.