Валерий Даниленко - Введение в языкознание - курс лекций

Слово может стать важнейшим элементом культуросозидательной деятельности человека. Тем более, если за ним последуют коллективные усилия многих людей, творящих благие дела. В этом состоит созидательная сторона прагматической функции языка, но у неё имеется и противоположная – разрушительная – сторона. Последняя заявляет о себе тогда, когда за словом следуют не благие дела, а дурные, разрушительные, изменяющие наш мир не к лучшему, а к худшему. Вот почему язык – великая сила не только в положительном, но иногда и в отрицательном смысле.

О том, что язык обладает прагматической функцией, люди знают с самого начала своего существования, но её научное осмысление началось сравнительно недавно. Вплоть до XIX вв. языку приписывалась главным образом одна функция – коммуникативная, хотя уже в XVIII в. И. Аделунг стал размышлять о природе его познавательной функции. В. Гумбольдт был первым, кто в своих работах описал все три функции языка – коммуникативную, познавательную и прагматическую. Он был первым также и в том, что поставил вопрос об их иерархии. Как ни странно, на первое место среди них он поставил не коммуникативную функцию, как это было общепринято, а познавательную.

В XX в. появилось мнение, в соответствии с которым на приоритетное положение ставится прагматическая функция языка. В яркой форме это мнение было выражено Борисом Малиновским и Леонардом Блумфильдом. Первый из них, в частности, доказывал главенство прагматической функции языка по отношению к его другим функциям на примере её осмысления маленьким ребёнком. Ещё не овладев взрослым языком, он кричит вовсе не с коммуникативной целью как таковой и тем более не с познавательной, а с практической: требуя от окружающих, чтобы они его покормили, изменили положение тела и т. п.

Л. Блумфильд в свою очередь доказывал главенство прагматической функции языка по отношению к другим его функциям на примере разделения труда у древних людей. Более того, в прагматическом духе он предлагал решать вопрос о происхождении языка. С его точки зрения, люди потому стали создавать язык, что они поняли, что с его помощью один человек может побуждать к работе другого, чтобы этот последний обеспечивал, например, первого необходимыми продуктами питания. В результате возникло разделение труда.

С «энергейтической» точки зрения стал интерпретировать прагматическую функцию языка Лео Вайсгербер. Его заслуга заключается в том, что он стал осмысливать «возможности» языка, его функциональную природу, исходя из идеи о тесной связи основных функций языка. В особенности ярко он показал зависимость прагматической функции от познавательной. Благодаря первой, считал он, язык формирует менталитет (образ мысли) у его носителей, а от его своеобразия в дальнейшем зависит их образ жизни, их практическая деятельность. Язык, таким образом, понимался Л. Вайсгербером как мощная сила (энергия), которая во многом определяет специфические черты народа, которому он принадлежит. Своеобразие его культуры он выводил из своеобразия его языковой картины (Подробно см.: Даниленко В.П. Вильгельм фон Гумбольдт и неогумбольдтианство. М.: КД ЛИБРОКОМ, 2010. С. 111–113).

Прагматическую функцию родного языка Л. Вайсгербер интерпретировал как действенность (энергию, силу) языковой картины мира по отношению к развитию материальной и духовной культуры её носителей. Он указывал: «Каждый родной язык есть несущая культуру сила, которая на всём пространстве своей значимости и применения даёт возможность миросозиданию стать плодотворным для всех форм культурного творчества» (там же. С. 118).

Особенно сильным, с точки зрения Л. Вайсгербера, является воздействие языка на такие сферы духовной культуры, как религия, наука, искусство и политика. Это воздействие в истории культуры в одних случаях способствовало культурной эволюции, а в других – препятствовало.

Язык и религия.Разделение христианства на три ветви – католическую, греко-православную и русско-православную, полагал Л. Вайсгербер, в значительной мере объясняется тем, что представители этих ветвей пользовались разноязычными переводами Священного Писания. Это надо понимать так, что разногласия между ними могли бы быть меньшими, если бы те и другие исходили, например, только из латинского перевода «Библии».

Если же мы продолжим логику Л. Вайсгербера, высказанную в отношении разделения христианской церкви, то придём к следствию, которое не могло бы способствовать христианскому единению. Он был, как сказал O.A. Радченко во вступлении к книге (Вайсгербер Л. Родной язык и формирование духа. М., 1993. С. 13), «апостолом родного языка». Следовательно, volens-nolens должен был бы положительно отнестись не только к переводам «Библии» на греческий, латинский и старославянский языки, но и на все другие языки, на которых говорили уверовавшие в неё. Но это ещё больше бы отдалило христиан друг от друга. По крайней мере, из подобной логики исходил Л. Вайсгербер, когда он отрицательно оценивал стремление средневековых мистиков к освобождению от языковых оков.