Марина Шумарина - Язык в зеркале художественного текста. Метаязыковая рефлексия в произведениях русской прозы

– язык в целом и его отдельные компоненты, языковое поведение. Языковое сознание рождает тексты, языковое самосознание

– метаязык и метатексты. Языковое сознание реализуется в вербальном поведении коммуникантов, языковое самосознание – разными способами, то есть как вербальными, так и невербальными» [Акишева 2007: 7].

Исследователи, описывающие метаязыковое сознание, определяют его сущность и содержание различными способами. Так, ряд ученых [см.: Ростова 2000, Лебедева 2009 а и др.] характеризуют его как совокупность единиц знания: «Метаязыковое сознание – это совокупность знаний, представлений, суждений о языке, элементах его структуры, их формальной и смысловой соотносительности, функционировании, развитии и т. д.» [Ростова 2000: 45]. В соответствующих описаниях метаязыковое сознание интерпретируется как часть, особая предметная область языкового сознания, в которой можно выделить – в соответствии с содержанием – «метаречевое сознание», «жанровое мышление» [Седов 2009], а также могут быть выделены и другие сферы (например, «метаграмматическое», «металексическое», «метариторическое», «метастилистическое» сознание и т. п.).

Другие исследователи делают акцент на деятельностной природе метаязыкового сознания [Дуфва, Ляхтеэнмяки, Кашкин 2000; Голев 2009 а и др.]. Таким образом, метаязыковое сознание может интерпретироваться и как функция языкового сознания.

Разумеется, любые описания соотношения языкового и метаязыкового сознания представляют собой некие метафоры, при помощи которых исследователь изображает ненаблюдаемую сущность. На наш взгляд, метаязыковое сознание может быть рассмотрено (прибегнем здесь к «компьютерной» метафоре) и как «б а з а данных», включающая сумму представлений о языке, и как операциональная сфера, в которой хранится «программное обеспечение» метаязыковых операций. Своеобразие «данных» и «программ обработки» определяет специфику различных форм метаязыковой деятельности («операции», выполняемые «программами») – «от чувственно-интуитивной рефлексии рядового носителя языка. до глубинной рефлексии профессионала-лингвиста, вооруженного опытом тысячелетней лингвистической мысли и использующего интеллектуальный аппарат, отделенный от чувственно-интуитивной рефлексии множеством опосредующих звеньев» [Голев 2009 а: 9].

Метаязыковая деятельность может осуществляться не только при производстве текстов, но и при их восприятии – в виде различного рода интерпретаций [см.: Алимова 2008; Ким Л. Г. 2009; Сайкова 2009]. Сознательных (и даже творческих) усилий требует восприятие текстов «усложненной» смысловой структуры, особенно художественных и игровых текстов. Ср.: «Понимание может быть только там, где возможно непонимание. Сказанное касается собственно понимания, а не автоматического восприятия привычных речений. Такие речения «понятны и без понимания». Собственно понимание достигается через рефлексию» [Богин 1998: 62].

В психолингвистике, педагогической психологии и дидактике сложилась традиция понимать интерпретацию воспринимаемой речи (вслед за Г. И. Богиным) как «высказанную рефлексию» [Там же] (то есть рефлексия – это ментальная операция, которая протекает «молчаливо», но может воплощаться в вербальной форме в виде высказывания-интерпретации). При этом сама необходимость «высказать» рефлексию служит стимулом для включения механизмов продуктивной деятельности, ибо интерпретация не относится к числу задач, имеющих единственно правильное решение. Интерпретация предполагает выход из режима автоматизма восприятия и верификацию понимания путем анализа собственной метаязыковой деятельности: «Выход в рефлективную позицию есть постановка самого себя перед вопросом такого рода: «Я понял, но что же я понял? Я понял вот так, но почему я понял именно так?»» [Там же: 63].

В качестве свидетельств метаязыковой активности лингвисты рассматривают рефлексивы – вербализованные метаязыковые суждения, однако представление современной науки о сложной структуре сознания, включающей уровни сознательного и бессознательного [см.: Бессознательное 1978–1985], заставляет обратить внимание и на метаязыковую деятельность, локализованную вне «светлого поля» сознания.

К подсознательной сфере относят феномен, который обозначается в специальной литературе терминами «языковое чутье» (ср. «чутье языка народом» [Бодуэн де Куртенэ 1963, I: 50]), «интуиция», «чувство языка» [Левина 1978], «молчаливое знание, которое спрятано в «глубинах» человеческого сознания» [Вежбицкая 1996: 244] и которое действует как неосознанный «механизм селекции и контроля языковых единиц» [Божович 1988: 73]. В основе действия этого механизма лежит «система языковых представлений, основанная на преимущественно бессознательном обобщении своего языкового опыта (всей предшествующей речевой практики)» [22][Ростова 2000: 39].