Литагент «Эксмо» - Былины

Еще в ту пору Авдотье за беду стало́,
За велику досаду показалося.
Пошла Авдотья со честна пиру,
Со честна пиру да княженецкого,
И повеся идет да буйну голову,
Потопя идет да очи ясные
И во мамушку и во сыру землю.
А настрету ей Хотенушко сын Блудович,
Он и сам говорит да таково слово:
«Уж ты мать, моя мать и государыня!
Ты что идешь со честна пиру не весела,
Со честна пиру да княженецкого?
Ты повеся идешь да буйну голову,
Потопя идешь да очи ясные
И во матушку да во сыру землю?
Али место тебе было от князя не по вотчины?
Али стольники до тебя не ласковы,
Али чашники да не приятливы?
Али пивным стаканом тя обносили,
Али чары с зелены́м вином да не в доход дошли?
Али пьяница да надсмеялася,
И безумница ле навалилася,
Ле невежа нашла да небылым слово́м?»
Говорит ему Авдотья Блудова жена:
«Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Мне-ка место от князя всё было по вотчины;
Меня пивным стаканом не обносили,
И чары с зеленым вином да всё в доход дошли;
И не пьяница и не надсмеялася,
Ни безумница не навалилася,
Ни невежа не нашла и небылым словом.
Нас было на пиру да только две вдовы:
Я одна была Авдотья Блудова жена,
А друга была Офимья Чусова жена.
Наливала я чару зелена вина,
Подносила Офимьи Чусовой жены;
Я сама говорила таково слово:
«Уж ты ой еси, Офимья Чусова жена!
Ты прими у мня чару зелена вина,
Да ты выпей чарочку всю досуха.
У меня есть Хотенушко сын Блудович,
У тебя есть Чейна прекрасная.
Ты уж дашь, ле не дашь или откажешь-то?»
Еще в та поре Офимья Чусова жена
Приняла у мня чару зелена вина,
Сама вылила мне да на белы груди,
А облила у мня портище во пятьсот рублей;
Да сама говорила таково слово:
«Уж ты ой еси, Авдотья Блудова жена!
Да муж-от был да у тя Блудище,
Да и сын-от родилося уродище,
Уродище, куря подслепоё.
На коей день гренёт, дак зерна найдет,
А на тот-де день да куря сыт живет,
На коей день не гренёт, зерна не найдет,
А на тот-де день да куря голодно».
Еще в ту пору Хотенушко сын Блудович,
Воротя-де он своя добра коня,
Он поехал по стольному по городу.
Он доехал до терема Чусо́вьина.
Он ткнул копьем да в широ́ки ворота,
На копьи вынес ворота середи двора, —
Тут столбики да помиту́сились,
Часты мелки перила приосыпались.
Тут выглядывала Чейна прекрасная
И выглядывала да за окошечко,
А сама говорила таково слово:
«Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Отец-от был да у тя Блудище,
Да и ты родился уродище,
Ты уродище, куря подслепоё:
Ты уж ездишь по стольному-ту городу,
Ты уж ездишь по городу, уродуешь,
Ты уродуешь домы-ти вдовиные;
На коей день гренёшь, дак зерна найдешь,
Ты на тот-де день да, куря, сыт живешь;
На коей день не гренёшь, зерна не найдешь,
А на тот де день, да, куря, голодно».
Он и шиб как палицей в высок тере́м, —
Он и сшиб терем да по окошкам здолой,
Едва чуть она за лавку увалилася.
Еще в та поре Офимья Чусова жена,
Идет Офимья со честна пиру,
Со честна пиру да княженецкого,
А сама говорит да таково слово:
«Кажись, не было ни бури, ни па́дёры,
Мой домишко всё да развоёвано».
Как стречат ей Чейна прекрасная,
А сама говорит да таково слово:
«Уж ты мать, моя мать и восударыня!
Наезжало этта Хотенушко сын Блудович;
Он ткнул копьем да в широки ворота,
На копьи вынес ворота середи двора, —
Тут столбики да помитусились,
Часты мелки перила да приосыпались.
Я выглядывала да за окошечко
И сама говорила да таково слово:
«Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Отец-от был да у тя Блудище,
И ты родилось уродище,
Ты уродище, куря подслепое:
Ты уж уж ездишь по стольному-ту городу,
Ты уж ездишь по городу, уродуешь,
Ты уродуешь домы-ти вдовиные».
Он и шиб как палицей в высок терем, —
Он сшиб терем да по окошкам здолой,
Едва чуть я за лавку увалилося».
Еще тут Офимьи за беду стало,
За велику досаду показалося.
Ушла Офимья ко князю ко Владимиру,
Сама говорила таково слово:
«Государь князь Владимир стольнокиевский!
Уж ты дай мне суправы на Хотенушка,
На Хотенушка да сына Блудова».
Говорит князь Владимир стольнокиевский:
«Уж ты ой еси, Офимья Чусова жена!
Ты, хошь, и тысячу бери, да хошь, и две бери:
А сверх-де того да сколько надобно.
Отшибите у Хотенка буйну голову:
По Хотенки оты́ску не будет же».
Еще в ту пору Офимья Чусова жена
Пошла-понесла силы три тысячи,
Посылать трех сынов да воеводами.
Поезжают дети, сами плачут-то,
Они сами говорят да таково слово:
«Уж ты мать, наша мать и восударыня!
Не побить нам Хотенка на чисто́м поли́
Потерять нам свои да буйны головы.
Ведь когда был обсажен да стольный Киев-град
И той неволею великою,
И злыми погаными татарами, —
Он повыкупил да и повыручил
Из той из неволи из великое,
Из злых из поганых из татаровей».
Пошла тут сила-та Чусовина,
Пошла тут сила на чисто полё;
Поехали дети, сами плачут-то.
Еще в та поре Хотенушко сын Блудович,
Он завидел силу на чистом поли,
Он поехал к силе сам и спрашиват:
«Уж вы ой еси, сила вся Чусовина!
Вы охвоча сила ли невольная?»
Отвечат тут сила вся Чусовина:
«Мы охвоча сила вся наемная».
Он и учал тут по силе как поезживать:
Он куда привороти́т, улицей вали́т;
Назад отмахнет, так целой площадью.
Он прибил тут всю силу до едного,
Он и трех-то брате́й тех живьем схватал,
Живьем схватал да волосами связал,
Волосами-то связал да через конь сметал,
Через конь сметал и ко шатру привез.
Ждала Офимья силу из чиста поля,
Не могла она силы дождатися.
Пошла наняла опять силы три тысячи,
Посылат трех сынов да воеводами.
Поезжают дети, сами плачут-то:
«Уж ты мать, наша мать и восударыня!
Не побить нам Хотенка на чистом поли,
Потерять нам свои да буйны головы».
Говорит тут Офимья Чусова жена:
«Уж вы дети, мои дети всё роженые!
Я бы лучше вас родила девять ка́меней,
Снесла каменье во быстру́ реку́, —
То бы мелким судам да ходу не было,
Больши суда да всё разби́вало».
Поехали дети на чисто поле.
Завидел Хотенушко сын Блудович,
Поехал к силе он к Чусовиной,
Он у силы-то да и сам спрашиват:
«Вы охвоча сила ли невольная?»
Отвечат тут сила всё Чусовина:
«Мы охвоча сила всё наемная».
Он и учал тут по силе-то поезживать:
Он куда приворотит, улицей валит,
А назад отмахнет, дак целой площадью,
Он прибил тут всю силу до едного;
Он трех-то братей тех живьем схватал,
Живьем-то схватал да волосами связал,
Волосами-то связал и через конь сметал,
Через конь сметал и ко шатру привез.
Ждала Офимья силу из чиста поля,
Не могла опять силы дождатися.
Опеть пошла наняла силы три тысячи,
Посылат трех сынов да воеводами.
Поезжают дети, сами плачут-то:
«Уж ты мать, наша мать и восударыня!
Не побить нам Хотенка и на чистом поли,
Потерять нам свои да буйны головы.
Ведь когда был обсажен да стольный Киев-град
И той неволею великою,
И злыми погаными татарами, —
Он повыкупил да и повыручил
Из той из неволи из великое,
Из злых из поганых из татаровей». —
«Уж вы дети, мои дети роже́ные!
Я бы лучше вас родила девять каменей,
Снесла каменье во быстру реку, —
То бы мелким судам да ходу не было,
Больши-ти суда да всё разбивало».
Пошла тут сила всё Чусовина,
Поехали дети, сами плачут-то.
Еще в та поре Хотенушко сын Блудович
Завидел силу на чистом поли,