Андрей Азов - Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Итак – что же делать с такими именами у Байрона? Я постарался перевести их на русский, но такими словами, звучание коих напоминает английское. И появился поэт Ритмдери, герцог оф Нагл, мистер Речеблуд, мисс О’Сплетни и др.

Можно спорить о том, правильно ли такое решение. Можно спорить о том, удачно ли в каждом данном случае передано имя. Но нельзя эти словесные образования отрывать от почвы, на которой они возникли и подавать их как произвольные трюки переводчика.

Это вот – бесспорное «речеблудие»!

Тут же Кашкин, объявив, что я «угощаю читателя»

вереницей русских имен в их «английском» звучании: Кхреметов, Счереметов, Стронгенов, Мускин-Пускин [и проч. – Г. Ш.] – (236, 2, 4),

негодует:

Это псевдоанглийское преломление русских имен в их обратном переводе воспринимается как издевательство над русскими именами и русским языком (237,1,1).

Байрон в VII, 14 шутливо говорит: How shall I spell the name of each Cossacque… Whose names want nothing but – pronunciation. Дословно: «Как я выражу имя любого казака… чьи имена нуждаются лишь в произносимое™». И далее (VII, 15, 16, 17) он каррикатурит русские имена. Русские и славянские имена – это общеизвестно – трудны для французов и англичан; напомню хотя бы стихи Т. Готье Les nereides (Ётаих et camees. 1911, р. 147), где он говорит, что с фамилией художника «Книатовский» Metre et rime sont en querelle, – «Стих и рифма в раздоре». Напомню, что имя Суворова французы до сих пор пишут Souvarov (см. малый Ларусс, 1936, стр. 1698). Подшучивая над русскими именами в VII песне, Байрон далее (IX, 47, 48) вновь называет русских – Ланского, Ермолова, Щербатова, Мамонова уже без всякого шаржа. Несомненно, он сумел бы и в VII песне правильно транслитерировать русские фамилии. Но если он пишет вместо Мусин-Пушкин Mouskin-Pouskin, то это осознанный, намеренный изобразительный штрих, мотивированный сказанным выше о «непроизносимости».

Кашкин пытается «извинить» Байрона: он-де «пародирует слепую заносчивость англичан». Этот вздор – личное открытие Кашкина (236, последняя строка, и 237, первая). Байрон частенько говорит о языковом неблагозвучии. Например, в «Беппо» (строфа 44) он подшучивает над родным, английским, языком:…our northern whistling, grunting guttural, Which were obliged to hiss, and spitt [111], and sputter all (в моем переводе: «Как в наших северных словах, где что ни звук, То присвист и присос, и шип, и харк, и хрюк»).

Так же Байрон подтрунивает над русскими именами.

Что же, – переводчик должен все это смазать? Разве воспроизведение шутки есть издевательство? Байрон иногда говорит о русских и порезче; называет, например, Москву «полуварварской», а ее колокольни «минаретами» (намек на «азиатчину»): The halfbarbaric Moscow’s minarets («Бронзовый век», V, строка 39). Но русский народ и Россия достаточно велики, чтобы не обращать внимания на это.

Мещанская обидчивость Кашкина вполне напоминает то негодование, с которым иные граждане в очереди на вопрос: «Вы последний?» отвечают: «я не последний, я крайний!» А вдобавок, почему Кашкин не лезет на стену и не обличает в издевательстве Гоголя, подобравшего такие русские фамилии, как Неуважай-корыто, Доезжай-не-доедешь, Коровий-кирпич, и такие украинские, как Пухивочка, Крутотрыщенко, Довгочхун, Вертыхвист и др.?

Впрочем, если в быту Кашкин обижается на собственную фамилию и с маниакальной настойчивостью требует, чтобы ее произносили не на русский лад: Кашкин (как Пушкин, Кошкин, Лйпкин), а на французский манер: Кашкйн, – то его чувствительность в разобранном вопросе, пожалуй, извинительна… [112]

Теперь коснемся «языковой игры».

Кашкин пишет:

Из всех видов байронической шутки и языковой игры Ш уделяет особое внимание каламбуру (235, 2,1);

<���но> сатирический блеск Б обращается в напряженное и вымученное «острословие» (236,1,1).

Это «подтверждается» четырьмя примерами (235, 2, 3), которые я разберу подробно.

Но предварительно – несколько общих соображений.

В переводе я «уделяю» совершенно одинаковое внимание всем сторонам языковой игры. Когда (II, 20) Дон Жуан отплывает на корабле и скорбит о Джулии, а в то же время его тошнит от качки, то поток преувеличенно чувствительных выражений Байрон промежает охами и руганью; я это воспроизвожу. Когда Байрон, говоря, что Жуан, ребенком, опрокинул «на него» лохань с подозрительной жидкостью, сердится и бранит Жуана (1,25): A little curie-headed, good-for-nothing, and mischief-making monkey (дословно: «маленький курчавоголовец, ни на что негодный, зловредная обезьяна»), я это воспроизвожу: «Курчавец маленький, дрянной обезьяненок, Негодный ни на что, он ставил всё вверх дном» (У Козлова, любезного Кашкину, тут стоит: «Такого шалуна найти не скоро. Кудрявый мальчуган, кумир семьи», – т. е. интонация раздражения подменена интонацией фальшивой умиленности). Когда Байрон в деловых терминах изображает работорговлю пирата Ламбро (III, 16):…some he sold То his Tunis correspondents save one man Tossd overboard unsaleable (being old) (Дословно: «часть он продал своим тунисским корреспондентам [113], кроме одного, брошенного за борт по непродаваемости (поскольку был стар)), – я это воспроизвожу: «…часть тунисским Сбыл контрагентам он; один был в океан За неликвидностью (стар очень) сброшен…» [114] И так далее. Подобных примеров я, действительно, мог бы привести многие сотни, и каждый читатель, который сличит любую строфу моего перевода с оригиналом, убедится в этом.