Андрей Азов - Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

И занят кавальер был этим батальоном,
Туда направившим незрячий свой размах
В тот самый миг, когда, подстать хамелеонам,
Орлам кутузовским менял окраску страх.
Открылись ворота Килийские смущенным
Солдатам, жавшимся друг к другу в уголках
Рва, где замерзший ил оттаял постепенно
От крови, засосав героев по колено.

’Т is strange enough – the rough, tough soldiers, who
Spared neither sex nor age in their career
Of carnage, when this old man was pierced through,
And lay before them with his children near,
Touchd by the heroism of him they slew,
Were melted for a moment: though no tear
Flowd from their bloodshot eyes, all red with strife,
They honourd such determined scorn of life.

Но, как ни странно, – грубые и хмурые
Солдаты, не щадившие детей,
Глядели как бы с жалостью понурою
На старика и мертвых сыновей:
Суровые геройские натуры их
Его геройство трогало живей,
Чем вопли слабых, а его презренье
К опасности внушало уваженье.

И странно: грубым тем, свирепым солдафонам,
Привыкшим убивать и женщин, и детей,
При виде старика, лежавшего пронзенным
Близ них, средь ими же убитых сыновей,
Жаль старо храброго. В их сердце распаленном
Почтенье родилось к душе могучей сей,
Презревшей смерть! Хотя слеза их взор кровавый
Не увлажнила, дух – чужой был тронут славой.

Не wrote this Polar melody, and set it,
Duly accompanied by shrieks and groans,
Which few will sing, I trust, but none forget it —
For I will teach, if possible, the stones
To rise against earth’s tyrants. Never let it
Be said that we still truckle unto thrones; —
But ye – our children’s children! think how we
Show’d what things were before the world was free!

Как страшно эта песенка звучит
Под музыку стенаний! Негодуя,
Пускай ее потомство повторит!
Я возглашаю: камни научу я
Громить тиранов! Пусть не говорит
Никто, что льстил я тронам! Вам кричу я,
Потомки! Мир в оковах рабской тьмы
Таким, как был он, показали мы!

Полярный тот романс игривого пошиба,
Написанный под вопль, под гром, под лязг ножа
Споют немногие, но все запомнят, – ибо
Я камни научу искусству мятежа!
Убийству деспотов! Пусть трон стоит как глыба, —
Мы не ползли к нему, бледнея и дрожа!
Глядите, правнуки, как обстояло дело,
Пока Свобода мир не обняла всецело!

Her next amusement was more fanciful;
She smiled at mad Suwarrow’s rhymes, who threw
Into a Russian couplet rather dull
The whole gazette of thousands whom he slew.
Her third was feminine enough to annul
The shudder which runs naturally through
Our veins, when things calld sovereigns think it best
To kill, and generals turn it into jest.

Затем ее немного рассмешил
Чудак Суворов выходкой своею:
Развязно он в куплетец уложил
И славу, и убитых, и трофеи.
Но женским счастьем сердце озарил
Ей лейтенант, склоненный перед нею.
Ах! Для него забыть она б могла
Кровавой славы грозные дела!

Затем, по вкусу ей стишок пришелся глупый
Суворова, кто смог в коротенький куплет
Вложить известие, что где то грудой трупы
Лежат, чем заменил полдюжины газет.
Затем ей, женщине, приятно было щупы
Сломить у дрожи той, пронзающей хребет,
Когда вообразим разгул убийств кромешный,
Что повод дал вождю для выходки потешной.