Владимир Напольских - Введение в историческую уралистику

Возможность реконструкции для прауральского / прафинно-угорского словаря названия хотя бы для одной из сиговых рыб (выше приведены две возможные этимологии, см. также ниже о ПФУ * ćorɜ(‑kɜ/‑ŋkɜ) «пелядь, Coregonus peled») весьма важна, так как позволяет исключить из праязыкового экологического ареала бассейн Волги, где сиговые рыбы отсутствуют, а также — бассейны верхнего Енисея, Ангары и рек Восточной Сибири (см. область распространения сиговых на рис. 8, 5—7 ). Это же обстоятельство, с другой стороны, делает весьма маловероятной возможность сохранения следов древних названий сиговых рыб в большинстве финно-пермских языков.

Следует отметить, что не удаётся реконструировать прауральские / прафинно-угорские название для европейских рыб, неизвестных в Сибири, как, например, сома , Siluris glanis (ПФУ * śäkä [UEW:469] могло равным образом обозначать налима , Lota lota , широко распространённого в Сибири) или благородного лосося , сёмги , Salmo salar (см. об этом подробнее [Napolskikh 1993:41—45; Hajdú 1988:68—69]). С другой стороны, названия по крайней мере двух основных, самых заметных и специфичных рыб бассейна Балтики — той же сёмги , Salmo salar (см. рис. 8, 5 ) и угря , Anguilla anguilla в прибалтийско-финских (фин. lohi «лосось», ankerias «угорь») и саамском (Н. luossâ «лосось») языках заимствованы из балтских (ср. лит. lãšis «лосось», ungurỹs «угорь»), что должно рассматриваться как однозначное свидетельство позднего появления носителей финно-угорской речи на берегах рек бассейна Балтийского моря (см. ещё у [Ravila 1949:11], подробнее и со ссылкой на других авторов — [Napolskikh 1993:41—44]). Возможные реконструкции прауральских / прафинно-угорских названий для налима , язя , плотвы и некоторых других рыб малозначимы для палеоисторических построений, так как названные виды обитают практически повсеместно в Восточной Европе и Западной и Центральной Сибири.

Таким образом, реконструируемый для уральского праязыка набор названий рыб мог сформироваться у населения, обитавшего по берегам Оби, Иртыша, среднего Енисея и их притоков, за исключением крайне северных частей их бассейнов и горных районов, где эти реки и их притоки берут начало (см. также о возможностях древнего рыболовства в этом регионе [Napolskikh 1993:52—56]).

Можно, таким образом, сделать вывод о том, что метод лингвистической палеонтологии позволяет определить прауральский экологический ареал как территорию, ограниченную на западе Уральским хребтом, на севере — примерно Полярным кругом, на востоке — районом нижнего течения Ангары и Подкаменной Тунгуски и среднего течения Енисея, на юге — примерно современной южной границей западносибирской тайги от северных предгорий Саян и Алтая до нижнего течения Тобола и Среднего Урала включительно (см. рис. 7).

Прафинно-угорский экологический ареал должен быть определён для III тыс. до н. э. (см. выше), то есть для начала и первой трети суббореала , бывшей в палеобиогеографическом плане весьма сложной эпохой: в самом начале суббореала (примерно в начале III тыс. до н. э.) начинается сильное похолодание, сопровождавшееся общей деградацией лесов Сибири и Восточной Европы у их северных пределов и, в частности, угнетением широколиственных пород (липа, вяз) на севере Восточной Европы, на Урале и в юго-западной части Западной Сибири, где они распространились в предшествующую эпоху во время господства тёплого атлантического климата; происходит сдвиг границ тундры / леса и тёмнохвойной тайги / широколиственных лесов на юг и начинается вытеснение широколиственных деревьев из Сибири и, по-видимому, наступление темнохвойной тайги в Восточной Европе, хотя максимум его имел место позднее — в последней трети суббореала (начиная с середины II тыс. до н. э. — см. рис. 7, 2 ). Второй подпериод суббореала, включающий в себя последние века III — первую половину II тыс. до н. э., характеризуется новым потеплением и повторным расцветом широколиственных лесов, правда, достаточно кратковременным [Хотинский 1977:163—164].

Для прафинно-угорского словаря представляется возможным предполагать сохранение упомянутых выше старых (прауральских) названий деревьев (ели, пихты, кедра). К ним, по-видимому, следует присоединить ещё две этимологии:

— ПФУ nakrɜ «кедровый орех, шишка» — прибалтийско-финско — обско-угорская параллель, причём, в прибалтийско-финских языках дериваты этого корня имеют значение «репа» (в финском, эстонском) и «картофель» (в ливском mā-naʼgrə̑z — буквально «земляной naʼgrə̑z ») — семантический переход вполне естественный [UEW:298]. Данная этимология важна в том смысле, что она указывает на знакомство носителей финно-угорского праязыка именно с живым деревом, а не просто с древесиной кедра как материалом (см. выше о неолитических изделиях из Финляндии).