Владимир Напольских - Введение в историческую уралистику

«Nach der bisherigen Praxis wird als Urheimat der uralischen Völker das Gebiet betrachtet, wo sich die gesellschaftliche und Sprachliche Einheit der Uralier auflöste. Als uralische Urheimat bezeichnen wir auch im besten Fall nur die Wohnsitze ein- bis zweitausend Jahre vor Auflösung der Einheit» [Hajdú 1969:256].

Здесь был рассмотрен только один случай праязыкового распада: разделение, «материнского» праязыка на два «дочерних», замечательный тем, что именно он традиционно имеется в виду в большинстве палеолингвистических построений (фигура типа ⑃ на схемах «родословного древа» языков). Описать все теоретически мыслимые ситуации распада не представляется возможным — принимая во внимание разнообразие дезинтеграционных факторов, неограниченное в принципе количество возникающих «дочерних» массивов, различные пути развития по линии «почкования»-«поглощения» на любой стадии процесса и т. д. Изложенные здесь наблюдения должны рассматриваться как модель, иллюстрирующая процессраспада праязыка, в отличие от «родословного древа» — схемы, отражающей результатисторического развития языков данной группы.

Смотрите, например, ситуацию с коми языками, когда самый, с точки зрения лингвистики, обособленный из них — коми-язьвинский рассматривается как коми(‑пермяцкий) диалект, а северные коми-пермяцкие говоры, в лингвистическом смысле гораздо сильнее отличающиеся от южных коми-пермяцких диалектов, чем от соседних коми-зырянских (верхневычегодского), считаются принадлежащими к коми-пермяцкому языку (см. [Баталова 1975:210—220; Баталова 1993:238—239]). Примерно аналогичная ситуация — с прибалтийско-финскими диалектами; в литературе постоянно упоминается о том, что так называемые диалекты обско-угорских языков представляют собой, по сути дела, самостоятельные языки [Хонти 1993а:300; Хонти 1993б:302], равно как и саамские «диалекты» [Хайду 1985:117], и т. д., и т. п.

Следует, впрочем, подчеркнуть, что реальным образом вопрос о времени распада уральского, финно-угорского и т. д. праязыков критически не рассматривался, пожалуй, с начала века — за исключением некоторых частных, хотя и интересных, но не получивших общего признания попыток (как, например [Korhonen 1976]) — и мне остаётся только процитировать высказывание двадцатилетней давности: «…хронологию, приведённую в схеме … следует считать лишь ориентировочной… По мере развёртывания дальнейших исследований даже в эти приблизительные данные могут быть внесены поправки… По соображениям, основывающимся на праисторических (историко-экономических, исторических), а также на общелингвистических исторических разысканиях, уже в наше время кажется вероятным, что упомянутые периоды нужно относить к более отдалённым временам, чем те, которые указаны выше. Однако до завершения новейших научных разысканий мы считаем более целесообразным придерживаться точки зрения наиболее принятой в наше время и достаточно обоснованной» [Гуя 1974:38—39].

«Für die finnisch-ugrische Grundsprache wurden nämlich Lehnwörter nachgewiesen, die sich nur als Entlehnungen aus dem Indoiranischen erklären lassen. Daraus folgert, dass die Auflösung der finnisch-ugrischen Grundsprache sich erst nach der Auflösung des Indogermanischen und nach dem Beginn des Sonderlebens des Indoiranischen vollzogen haben kann. Nimmt man mit Thieme an, die indogermanische Grundsprache gehöre schätzungsweise ins 3., höchstens ins Ende des 4. Jahrtausends v. Chr., dann muss man die Aufspaltung der finnisch-ugrischen Grundsprache (eben wegen ihrer indoiranischen Lehnwörter) umwenigstens (!) 500 Jahre später, also etwa in die Zeit um 2500 v. Chr. ansetzen» [Décsy 1965:153—155]. Нельзя, впрочем, не отметить, что в финно-угорском праязыке фиксируются заимствования, которые могут рассматриваться как отражающие уже не ранний праиндоиранский, а поздний праиндоиранский, а возможно — просто собственно индоарийскийязык-источник (см., например, прежде всего: ПФУ * śata «сто» — ср. др.-инд. śata‑ «сто» при ав. satəm «тж» < ПИЕ * k̑m̥tom «сто» [Rédei 1986:47]), а отражение арийского * a < ПИЕ * e / * o как * e / * o в финно-угорских языках, рассматриваемое обычно как свидетельство архаичности арийских («ранних индоиранских») заимствований прафинно-угорской эпохи, характерно и для некоторых заимствований финно-пермского и финно-волжского времени (при этом — явно поздних, например, для обозначений некоторых скотоводческих и земледельческих реалий: ф.‑волж. * oraśe «боров» — ср. др.-инд. varaha‑ «кабан»; ф.‑перм. * jewä «хлеб, зерно» — ср. др.-инд. yava‑ «тж» и др. [Rédei 1986:50—51, 54—55]), — см. также удачное объяснение значительной части соответствий ПФУ * o‑ ~ ин.-ир. * a‑ и ПФУ * e(r)‑ ~ ин.-ир. * r̥ как позиционных [Лушникова 1990] и комментарий по его поводу [Хелимский 1991]. Таким образом, одни лишь данные об индоиранских заимствованиях в финно-угорских языках не могут служить безусловным основанием для однозначных датировок праязыковых процессов.