[†С этого времени Госпожой была для него Лилия, и как Лилии посвящал он ей любовные стихи, каковые затем немедленно уничтожал, боясь, как бы не оказались они недостойной данью. Бежишь ты, Лилия, меня! / О ты, чье имя будет впору / тебе всегда: прекрасный цвет / и преблагоуханный свет / волос самой Авроры!.. Однако говорил он с нею лишь взором, полным придирчивой любви, ибо чем сильнее любят, тем больше склоняются ко злопамятству; и был снедаем хладным огнем, хилым здоровьем возбуждаемым, с душою радостной, словно свинцовое перо, разбитый той сладостной властью любви без ответныя страсти; и по-прежнему писал письма, каковые отправлял без подписи Госпоже, и стихи для Лилии, которые ревниво сохранял у себя и каждый день перечитывал.
Он писал (не отправляя): О Лилия, ты жизнь моя! / Куда пропала? Где скрываешь / От глаз моих красу свою? / О, почему не отвечаешь / На песню скорбную мою? тем самым ее наличие умножая. Следуя за нею ночью, когда она возвращалась домой со своей камеристкой (Иду покорно вслед своей судьбине / Сокрытым от людей., бесплодным полем), он обнаружил, где она жила. ( исп., Лосано ) ]
В данном случае переработка предстает актом верности: я считаю, что перевод Лосано производит в точности то же впечатление, произвести которое стремился оригинал. Правда, искушенный читатель мог бы отметить, что отсылки делаются к испанской поэзии, а не к итальянской. Но, с одной стороны, события разворачиваются в период испанского господства в той части Италии, где они разворачиваются; с другой стороны, переводчица замечает, что «материал использовался с тем условием, чтобы он был мало знаком». Наконец, Лосано тоже пользуется техникой коллажа. Поэтому испанским читателям трудно было точно отождествить источники: их скорее подводили к тому, чтобы «вдыхать» некую атмосферу. А именно этого я и хотел добиться по-итальянски.
* * *
Самым интересным случаем частичной переработки, а для меня и самым удивительным, стал перевод первой главы моего «Баудолино». Там я изобрел некий псевдопьемонтский язык, на котором писал почти неграмотный парнишка, живший в XII в., то есть в эпоху, от которой у нас нет документов на итальянском языке – по крайней мере, из той местности.
Филологических намерений у меня не было – хотя, написав этот текст почти в один присест, прислушиваясь к некоторым отголоскам моего детства и к отдельным диалектным выражениям тех мест, где я родился, до этого я по меньшей мере три года рылся во всех, каких только мог, исторических и этимологических словарях, чтобы избежать, по крайней мере, бросающихся в глаза анахронизмов, и сразу заметил, что у некоторых непристойных диалектных выражений, использующихся и по сей день, корни лангобардские, и потому я мог предположить, что они тем или иным образом перешли в неопределенный паданский диалект той эпохи. Разумеется, я уведомил переводчиков о том, что им надлежит воссоздать некую аналогичную лингвистическую ситуацию, но при этом мне было ясно, что проблема будет меняться от одной страны к другой. В ту же самую эпоху в Англии говорили на Middle English (среднеанглийском), который был бы, однако, непонятен нашему англоязычному современнику, во Франции уже была поэзия на языке «ок» и языке «ойль», в Испании уже был создан «Сид»… {♦ 64}
Жаль, что здесь невозможно процитировать все переводы, чтобы стало видно, как каждый переводчик попытался приспособить этот несуществующий язык к гению собственного языка и к каким разнообразным последствиям это привело. Ограничусь лишь несколькими примерами.
Баудолино боится, как бы в канцелярии императора не заметили, что он «стянул» основательный труд епископа Оттона и соскреб с него текст, чтобы написать поверх него свои смутные воспоминания; но затем он утешается, подумав о том, что здесь никто ничего не заметит, и даже отваживается на непристойное выражение, которое потом вычеркивает и заменяет другим диалектным выражением. Нужно заметить, что вычеркнутое выражение – типично пьемонтское, тогда как заменяющее его – скорее ломбардское (но я исходил из предположения, что Баудолино беспорядочно усвоил разные паданские диалекты):
ma forse non li importa a nessuno in chanceleria scrivono tutto anca quando non serve et ki li trova (questi folii) si li infila nel b ü s del k ü non se ne fa negott.
[но может им не надо ничего никому в канцелярии пишут себе что попало что надо и не надо зачем искать пергамены да хотели они ими подтерсда видали они их в гробу [112] *.]
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу