Умберто Эко - Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

В главе 13 говорится, что любовник Аврелии (актрисы, любимой протагонистом и противостоящей образу недостижимой Сильвии) сходит со сцены и уступает дорогу другому, поскольку поступает служить в ряды spahis (« спаги́ »). Это окончательный уход со сцены, поскольку спаги́ были колониальными войсками, так что докучливому сопернику предстояло отправиться за море.

Но какой читатель-нефранцуз (а может быть, и нынешний француз) в состоянии понять эту тонкость? Многие итальянские переводчики хранят верность слову « спаги́» ; так же поступает и Сибурт, который, правда, вынужден добавить примечание: Algerian cavalry units in the French Army» [91] *. Другой итальянский переводчик говорит о «колониальной кавалерии» и тем самым дает понять, что претендент уезжает далеко. Я отчасти последовал этому выбору, не теряя при этом «франкоязычного» привкуса слова spahis, и перевел так: «Он завербовался за море в ряды “ спаги́ ” ».

Есть переводы, блистательно обогащающие язык назначения; в случаях, которые многие считают счастливыми, в таких переводах удается сказать больше (иными словами, дать больше намеков), чем в оригинале. Но обычно это происходит с произведением, создаваемым на языке прибытия, в том смысле, что создается шедевр, значительный сам по себе, а не как перевод текста-источника. Перевод, который ухитряется «сказать больше», может быть сам по себе превосходным произведением, но это не хороший перевод [92].

В ходе моего перевода «Сильвии» мне нужно было принять лексическое решение относительно того факта, что поначалу в комнате Сильвии, когда она была еще простодушной деревенской кружевницей, стояла cage de fauvettes («клетка со славками» {♦ 49}). Позже, когда Сильвия уже стала почти горожанкой (и Рассказчик чувствует, что она далеко от него, что она потеряна навсегда), в ее комнате, теперь уже обставленной более изысканно, появляется клетка с канарейками. Так вот, если заглянуть в словарь, чтобы узнать, как будет по-итальянски fauvette («славка»), мы увидим, что она называется сильвия (silvia) ! Таковы случаи, когда переводчик испытывает искушение сказать больше, чем сказал бы оригинальный текст. Подумайте только: сильвии Сильвии! К сожалению, Нерваль говорил по-французски и не мог иметь в виду эту игру слов.

Переводить – значит порою восставать против собственного языка, когда он привносит такие смысловые эффекты, которые не подразумевались в исходном языке. Если переводчик введет такую игру слов, он предаст намерения текста-источника.

Все итальянские переводчики (и я тоже к ним присоединился) решили в пользу славок-черноголовок ( capinere, а славка-черноголовка называется по-латински Sylvia atricapilla). Сибурт предпочел linnets («коноплянок», которые по-французски были бы grisets, то есть Carduelis cannabina), но это не столь уж важно: в любом случае речь идет о диких птицах, которых ловят в деревне, и они противопоставляются канарейкам как домашним птицам.

Гадамер (1988: 449) заметил, что перевод, как и всякая интерпретация, является разъяснением, ставящим все точки над i . В главе 10 мы увидим, насколько это разные вещи: разъяснять – интерпретируя, и разъяснять – переводя. Тем не менее Гадамер отмечает, что переводчик

не может оставить в своем переводе ничего такого, что не было бы совершенно ясным ему самому. Он вынужден раскрыть карты. Разумеется, возможны пограничные случаи, когда нечто в оригинале (и даже для «первоначального читателя») действительно остается неясным. Однако именно здесь становится очевидным то стесненное положение, в котором всегда находится переводчик. Он должен сказать со всей ясностью, как именно он понимает текст… Всякий перевод, всерьез относящийся к своей задаче, яснее и примитивнее оригинала [93] *.

Мне думается, что в этом наблюдении в действительности кроются четыре различные проблемы. Первая налицо, когда какое-либо выражение оригинального текста кажется двусмысленным переводчику, который знает или боится, что то или иное слово, та или иная фраза могут означать на этом языке две различные вещи. В этом случае, в свете контекста, переводчик должен разъяснять, это вполне очевидно, но при этом исходить из того принципа, что и «оригинальный» читатель был бы в состоянии «раздвусмыслить» выражения, по видимости неясные. Как-то раз со мной случилось следующее: переводчик обратил мое внимание на то, что одна моя фраза поддавалась двум различным толкованиям, и я ответил, что в свете контекста лишь одно из них было достоверным.