Умберто Эко - Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

[†Ср. другой русский перевод:

Ты помнишь, С ильвия, еще Твоей земной

исмертной ж изн ивремя,

Когда с ияла красота

В тво их глазах смеющ ихся иясных

Иты, задумч ивая, улыбаясь,

Перешагнула юност ипорог. (ит., Н.С. Гумилев) ]

[†С ильв ия, ты еще вспом инаешь

Время этой смертной ж изни,

Когда краса бл истала

В тво их смешл ивых и уклонч ивых взорах

Иты пр ибл ижалась, счастл ивая и мудрая,

К порогу свое йюност и? (фр., Орсель) ]

Переводчик вынужден был пожертвовать соотношением Silvia / salivi – и не мог поступить иначе. Ему удалось ввести в текст много i , но соотношение оригинала с переводом – 20 к 10 {♦ 23}. Кроме того, в тексте Леопарди звук i ощутим, поскольку шесть раз он повторяется в пределах одного слова (S ilv ia, r imembr i, r ident i, fugg it iv i, l im itare, sal iv i), тогда как во французском переводе это происходит лишь однажды (fug it ifs). Впрочем, вполне очевидно, что даже доблестный Орсель вел безнадежную битву, поскольку итальянское Silvia, неся ударение на первом i, продлевает его тонкое очарование, тогда как французское Sylvia (в котором из-за отсутствия тонического ударения в данной лингвистической системе ударным неизбежно становится финальное а) производит впечатление более грубое.

И это утверждает нас в общем убеждении, гласящем, что в поэзии именно выражение диктует законы содержанию. Содержание должно, так сказать, приспособиться к препятствию, чинимому выражением. Принцип прозы – rem tene, verba sequentur [40] *; принцип поэзии – verba tene, res sequentur [41] ** [42] 1 .

Поэтому мы действительно должны будем говорить о тексте как о явлении субстанции, но в обоих его планах нам придется выявить различные субстанции выражения и различные субстанции содержания, или же в обоих планах – различные уровни.

Поскольку в тексте с эстетической направленностью устанавливаются тонкие отношения между различными уровнями выражения и содержания, вызов, бросаемый переводчику, касается способности выявить эти уровни, передать один или другой из них (или все, или ни одного из них) и суметь поставить их в то же самое отношение друг к другу, в котором они стояли в оригинальном тексте (если это возможно).

Выступим теперь в защиту «Альтависты».

Если прочесть приведенный выше последний итальянский перевод библейского отрывка, можно ли сделать вывод, что речь идет о плохом переводе Книги Бытия, а не о плохом переводе, скажем, «Пиноккио»? Пожалуй, да. А если бы этот текст прочел тот, кто никогда не слышал начала Книги Бытия, – догадался бы он, что речь идет об отрывке, в котором описывается, как некий бог некоторым образом сотворил мир (даже если бы ему не удалось толком понять, какую скверную путаницу он устроил)? Я бы ответил «да» и на этот второй вопрос.

Впрочем, отдадим «Альтависте» Альтавистово и упомянем другой случай, когда она повела себя вполне достойно. Рассмотрим первое четверостишие «Кошек» Бодлера {♦ 24}:

[†Ср. другой русский перевод: