Умберто Эко - Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

Заявляешься ты, сказал я, бесцеремонно:

Никто не вызывал тебя заклинаниями

Из страны Ночи.

Сделай милость: как тебя зовут, гордец,

Вышедший из плутоновой страны?»

Молвил Ворон: «Никогда, дурак!»

Что он говорит так ясно и понятно —

Я без конца этому дивился,

Хотя в этом ответе я увидел

Мало смысла, и мало что он объяснил.

Ведь такого еще никогда не случалось:

Над своей дверью,

Пожалуй, еще никто никогда не видел

Прежде такую птицу —

Над дверью своей комнаты,

На бюсте, еще никогда,

По имени «Никогда, дурак!».

Но я услышал, как в его карканье

Кряхтит вся его душа,

Хотя его слово было кратко

И, кроме этого, он ничего не произнес.

Недвижный, смотрел он вниз,

Не шевеля ни головой, ни перьями,

И я снова ворчливо пробормотал:

«Как я потерял друга и утешение,

Так же завтра я потеряю тебя —

Как я уже все потерял».

Молвил Ворон: «Никогда, дурак!» (нем., Аноним) ]

В переводе, предназначенном для целей практически-информативных, можно допустить, что пипса mais или jamais — резонный синоним к nevermore, но в случае стихотворения По это невозможно, поскольку важной становится экстралингвистическая субстанция. Об этом я уже говорил раньше (Есо 1975, § 3. 4. 7), когда утверждал, что в текстах, несущих поэтическую функцию (и не только языковых), сегментируется, кроме того, континуум выражения.

Итак, порою экстралингвистическая субстанция ставит переводчику шах. И все же, даже если принять мысль о том, что поэзия непереводима по определению (а многие стихи, конечно, именно таковы), поэтический текст все равно останется чем-то вроде пробного камня для любого типа перевода, поскольку он выявляет, что перевод можно назвать подлинно удовлетворительным лишь в том случае, если он сохраняет (тем или иным способом, который становится предметом переговоров) также субстанции Линейной Манифестации, пусть даже речь идет о переводах инструментальных, утилитаристских и потому лишенных эстетических притязаний.

Но закончить эту главу я хотел бы словом надежды. Мы видели, как трудно переводить Элиота, как великие поэты не сумели понять По, как Монтале бросает вызов даже самым горячо любящим его переводчикам и как нелегко передавать язык Данте. Но действительно ли невозможно дать современному читателю почувствовать третью рифму, одиннадцатисложник, вкус текста Данте, не прибегая при этом к архаизмам, невыносимым для языка прибытия?

Ясно, что мой выбор продиктован вкусом, но я считаю высочайшим результат, достигнутый Гарольдо де Кампусом {♦ 170}в переводах «Рая», и не случайно Кампус – великий современный бразильский поэт. Приведу всего лишь один пример из него, начало XXXI Песни, и я настолько уверен в убедительности этого перевода, что предлагаю его итальянскому читателю, не напоминая об оригинале, ибо мне кажется, что перевод Кампуса не только дает португалоязычному читателю, не знающему оригинала, возможность насладиться им, но и позволяет опознать его тому, кто знаком с итальянским текстом. Есть разные «почти», и этот пример – почти совершенный:

[†Я увидел, как эта святая рать, с которой Христос обручился кровью, приняла облик, подобный белоснежной розе;

А другая, что в полете созерцает и воспевает славу вышнего блага, внушающего ей любовь и доброту, распространяющую такую милость,

Как рой пчел, который садится на цветок, вылетает из цветка и, соединившись вновь, возвращается, чтобы изготовлять мед, золотистый и благоухающий,

Слетала к огромной розе, украшенной столькими лепестками, и затем опять поднималась вверх, к тому месту, которое украшает вечная Любовь.

На лицах пылало живое пламя, на крыльях – золото, а одеяния были так ослепительны, что никакой снег не превзойдет их белизной.