Тамара Курдюмова - Литература. 7 класс. Часть 1

Своеобразие взгляда на художественное слово не могло не коснуться и отношения к жанру. Сейчас вы познакомитесь с жанром сказа, в котором повествование строится с учетом взглядов простых людей, поэтому в сказе звучит народная речь. «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе» был создан в 1881 году. Как сообщал сам писатель, история о стальной блохе выросла из народной пословицы и выражает «гордость русских мастеров ружейного дела». Все произведение – стилизация под народную словесность, фольклор.

Чувство народного языка и народного творчества у Лескова очень острое. Недаром в одном из его писем мы читаем: «Прожив изрядное количество лет, и много перечитав, и много переглядев во всех концах России, я порою чувствую себя как Микула Селянинович, которого тяготила тяга знания родной земли…»

Двадцать глав этого небольшого сказа охватывают Россию и Англию, в них действуют люди самых разных сословий. Язык сказа – язык особенный, в котором отражены и народная смекалка, и народный юмор, что особенно ярко проявляется в своеобразном переосмыслении непривычной для простого народа терминологии.

Когда император Александр Павлович окончил венский совет [106], то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов [107], который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: так и так, и у нас дома свое не хуже есть, – и чем-нибудь отведет.

Англичане это знали и к приезду государеву выдумали разные хитрости, чтобы его чужестранностью пленить и от русских отвлечь, и во многих случаях они этого достигали, особенно в больших собраниях, где Платов не мог вполне по-французски говорить; но он этим мало и интересовался, потому что был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения. А когда англичане стали звать государя во всякие свои цейгаузы [108], оружейные и мыльнопильные заводы, чтобы показать свое над нами во всех вещах преимущество и тем славиться, – Платов сказал себе:

– Ну уж тут шабаш [109]. До этих пор еще я терпел, а дальше нельзя. Сумею я или не сумею говорить, а своих людей не выдам.

И только он сказал себе такое слово, как государь ему говорит:

– Так и так, завтра мы с тобою едем их оружейную кунсткамеру [110]смотреть. Там, – говорит, – такие природы совершенства, что как посмотришь, то уж больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся.

Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый [111]нос в лохматую бурку [112]спустил, а пришел в свою квартиру, велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки-кислярки, дерябнул хороший стакан, на дорожный складень [113]Богу помолился, буркой укрылся и захрапел так, что во всем доме англичанам никому спать нельзя было.

Думал: утро ночи мудренее.

На другой день поехали государь с Платовым в кунсткамеры. Больше государь никого из русских с собою не взял, потому что карету им подали двухсестную [114].

Приезжают в пребольшое здание – подъезд неописанный, коридоры до бесконечности, а комнаты одна в одну, и, наконец, в самом главном зале разные огромадные бюстры [115], и посредине под валдахином [116]стоит Аболон полведерский [117].

Государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлен и на что смотрит; а тот идет глаза опустивши, как будто ничего не видит, – только из усов кольца вьет.

Англичане сразу стали показывать разные удивления и пояснять, что к чему у них приноровлено для военных обстоятельств: буреметры [118]морские, мерблюзьи [119]мантоны [120]пеших полков, а для конницы смолевые непромокабли [121].

Государь на все это радуется, все кажется ему очень хорошо, а Платов держит свою ажидацию [122], что для него все ничего не значит.

Государь говорит:

– Как это возможно – отчего в тебе такое бесчувствие? Неужто тебе здесь ничто не удивительно?