Борис Носик - Прогулки по Парижу. Правый берег

Знаменитый журналист и знаток Парижа Кермель писал в 1831 году: «Не предоставит ли нам пассаж обозрение и квинтэссенцию целого города?.. Изучая реальный облик пассажей, мы получим подробный обзор его нравов. Возьмите галерею Оперы и пассаж «Бради», две полярные его точки, и вы методом дедукции придете к познанию всего города». (Любопытно, что, как и полтора с лишним столетия назад, пассаж «Бради» и ныне являет собой признаки «иного Парижа», иного мира, одного из многих миров французской столицы.)

Понятно, что эта экзотическая – то парниковая, то салонная, то иноземная – атмосфера пассажей, их подмеченные старинным журналистом «квинтэссенция» и «обзорность» не могли не привлекать французских писателей. У Бальзака в его «Утраченных иллюзиях» вы найдете подробное описание двух первых (и по возрасту, и по значению) парижских галерей – «Галери де Буа» и «Галери дю Пале-Руайяль». Зато именно по пассажу Панорам (что на Больших бульварах) нервно расхаживает в ожидании главной героини романа «Нана» (Э. Золя) поклонник этой дамы граф Мюфа. Героиня другого романа Золя, Тереза Ракен, держит лавчонку в тускло освещенном пассаже Понт-Неф. В пассаже «Сомон» размещаются, прибыв из провинции, герои романа Альфонса Доде «Нума Руместан». Пассажу Оперы посвятил одно из первых своих произведений («Парижский крестьянин») молодой сюрреалист Луи Арагон, будущий коммунист. А будущий фашист Луи Селин посвятил пассажу «Шуазель», где прошло его детство, незабываемые страницы в книгах «Путешествие на край ночи» и «Смерть в кредит».

Попытаемся представить себе, что являл собой пассаж для парижанина первой половины XIX века… На улице льет дождь (что, увы, не редкость в «сером» Париже), улицы утопают в грязи и во мраке (не было ведь еще ни асфальта, ни тротуаров, ни нормального уличного освещения). И вот, стряхивая влагу со шляпы, тогдашний щеголь входит в пассаж. Навстречу ему веет духами из парикмахерской, где приведут его в порядок, а заодно и вычистят плащ и ботинки, выгладят брюки. Здесь же открыты роскошные бани, что отнюдь не лишнее, ибо душа и ванных в домах еще не было. Открыт туалет, ой, наконец-то! Да и вообще все в пассаже открыто – магазины открыты допоздна, а хозяева кафе и вовсе непонятно когда спят. Приободрившись, почистив перышки, месье может пойти в кафе, в книжный магазин и «кабинет чтения», некое подобие уютного читального зала, может пойти на бал (бальные залы размещались тут же), может пойти в оперетку, а может, наконец, уединиться в шикарном кабинете с дамой, приятной во всех отношениях (таких дам в любом пассаже было хоть пруд пруди). В 1828 году на парижской сцене шла даже одноактная пьеска тогдашних мастеров водевильного жанра господ Дюмерсана, Бразье и Габриэля, посвященная состязанию пассажей и улиц. В ней победоносные пассажи распевали следующие, вполне в духе жанра стишата:

Пусть на дворе хоть ветер, дождь и град, Дадим вам место для прогулки мы, У нас месье красотку встретить рад, Ах, как прекрасно здесь среди зимы…

Так вот, этих галерей, былых приютов роскоши и удовольствий, еще уцелело на сегодняшний день в Париже несколько десятков, а иные из них и ныне великолепны. Впрочем, есть еще и другие, похуже сохранившиеся, менее шикарные, но не менее интересные и экзотические. Так что в дорогу, мой спутник!

В тепле пассажей и нынче приятнее, нем под дождем.

Знаменитая галерея «Кольбер» размещается близ Национальной библиотеки Франции и принадлежит библиотеке с начала 80-х годов XX века. Библиотека, получив от города галерею, начала с того, что за свой счет великолепно ее отреставрировала и разместила в ней некоторые свои службы. Как раз в это время я стал подолгу жить в Париже и познакомился с внучкой знаменитого философа Николая Лосского, заведующей славянским отделом Национальной библиотеки. Я часто в ту пору приходил в библиотеку и звонил снизу Марии Борисовне, чтобы она провела меня мимо бдительной охраны в свой отдел. Мария Борисовна спускалась вниз, одна или с совсем еще бодрым в ту пору своим отцом Борисом Николаевичем Лосским, сыном философа, приезжавшим в свои восемьдесят с лишним повидаться со мной и с дочкой из Мелена. Дожидаясь их появления, я гулял по этой поразительной галерее «Кольбер» и восхищался ее благородными пропорциями, ее круглой ротондой, росписями «под Помпею», ее полихромной отделкой. И я рад был, обнаружив однажды в книжке, изданной 160 лет назад в Штутгарте, созвучные моим чувствам восторги старинного автора: «У меня слабость к пассажу «Кольбер», – писал Амедей Кельмер, – я обожаю пассаж «Кольбер». Меня приводят в экстаз элегантные пропорции его архитектуры, сочетающей ионический и дорический ордер, величественность его. Меня восхищают эти линии хрустальных шаров, излучающих живой и мягкий свет и похожих на кометы, которые построились в ряд, чтобы, дождавшись боевого сигнала, сняться с места и уплыть в космос».